«Да так… Действительно чудак… Не нравится мне что-то его физиономия. Будто сердит на весь мир…» — Я хотел придать разговору шутливый оборот.
Доктор не поддержал этого тона:
«Я слышал, он перед началом войны потерял всех своих близких… Быть может, вы знаете: здесь было восстание, потом резня…»
«Да, я знаю из газет…» — прервал я его с притворным безразличием, потому что много, слишком даже много читал об этой чудовищной истории и старался не думать о ней.
«Итак, завтра в полдень ваш лазарет снимается с места?» — обратился я к сестре милосердия, за которой усиленно ухаживал Валентин Бейкер. Мне не столько хотелось получить ответ, сколько поддразнить своего приятеля.
Мисс Грей ответила мне улыбкой и кивком головы.
«Ради сестер милосердия и мы с пашой, возможно, ускорим наше стратегическое отступление, — сказал я, подмигнув Валентину. — Направление — восток. Пункт назначения — Адрианополь. Никаких изменений не предвидится?»
«Я предпочла бы сразу вернуться домой, мистер Барнаби. Неужели вам не наскучило тут?»
Разговор велся по-английски. Зная, что главнокомандующий и его генералы не понимают нашего языка, мы чувствовали себя некими конспираторами. Но мне почему-то казалось, что один человек все же подслушивает нас: повар Стамо. Разумеется, сейчас я понимаю всю нелепость этого подозрения. Стамо был всего лишь тем, кем он был. Мое воображение преувеличивало его интеллект. Однако тогда я не спускал с него глаз. Наблюдал за тем, как он вносит очередное кушанье, как окидывает нас взглядом, будто пересчитывая, как ставит блюда на стол, и уши у него при этом оттопыриваются еще больше; как он неслышно пятится, а затем исчезает за дверью. «Какого дьявола? — думал я. — Неужели никто из них не придал значения тому, что повар этот — болгарин, да еще лишившийся семьи во время восстания?» Но мысли эти мелькнули и исчезли. И подобно всем, кто сидел за столом, я тоже тянулся к блюду, чтобы положить себе в тарелку очередное кушанье. Таков в тех странах обычай подавать на стол. Я налег на еду. Вошел во вкус. Выпил глоток вина. И, как и все, молча уступил ненасытному своему аппетиту.
Но тут-то и послышались ружейные залпы.
Сначала мы не придали им значения. Выстрелы были далекими, едва различимыми. Однако вскоре они умножились, стали громче. Перестав жевать, мы слушали и невольно переглядывались между собой.
«А-а!..» — произнес главнокомандующий. И немного погодя снова: «А!..» — И остался сидеть с разинутым ртом, словно так было лучше слышно.
«Это не русские, — затем уже уверенно объявил он. — Быть того не может!»
Два корпусных командира, ужинавшие с нами, поспешили с ним согласиться. Однако выстрелы не умолкали. Весь город, казалось, гудел от них.
«А вдруг опять облавы?» — тихо произнес доктор Джил, обращаясь, вероятно, к сестре милосердия, — та в ответ кивнула своей русой головкой. У этого моего соотечественника были довольно своеобразные убеждения. Наподобие ваших, Мишель. А возможно, он был квакером, не берусь судить. По окончании войны я узнал от мисс Грей, что все его симпатии были на стороне болгар, но он умел это скрывать.
«Сдается мне, русские штурмуют город, — произнес Бейкер, вставая из-за стола. Он отворил окно, и в залу хлынули ружейные залпы, еще более громкие и пугающие. — Вопрос лишь в том, где стреляют».
«Они! Это они! — заявил Сулейман так же уверенно, как только что утверждал обратное. — Трубить тревогу! Всем — к своим частям! Во имя Аллаха, отбейте их, окружите, уничтожьте!..» — с обычной горячностью командовал он.
«Во имя Аллаха! Во имя Аллаха!» — с этими восклицаниями корпусные командиры поспешили на улицу, вскочили на коней и в сопровождении адъютантов неправдоподобно быстро растаяли во тьме.
Я не знал, где стоят их части, в городе либо за его пределами, но они, видимо, это знали.
«Я выступаю!» — провозгласил Сулейман.
Выпученные его глаза сверкали, борода воинственно вздернулась, но в выражении лица была некая обреченность. Мы не спросили, куда вознамерился он выступать. Было ясно, что оставаться в бездействии он не мог.
Офицеры штаба ожидали его на улице. Прежде чем отбыть, главнокомандующий осведомился о намерениях Бейкер-паши.
«Я почитаю первым своим долгом проводить мисс Грей в лазарет, ваше высокопревосходительство, а затем — как вам будет угодно мне приказать».
«Машаллах! Машаллах!» — Сулейман просиял. Будучи сам кавалером высокого класса, он ценил подобные ответы. Но все это было для него лишь эпизодом. Подлинной его стихией был воинский долг.
Читать дальше