Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

Амалию не мучила тоска, комок не подступал к горлу. Все было пережито, все выплакано. Она лишь приходила посмотреть, не провалился ли погреб, держится ли еще веранда, висят ли еще на ветках яблоки.

Испугавшись, не хватилась ли ее Дарта, она, помахивая хворостиной, спешила обратно в «Приедес». Полный яблоками передник болтался и замедлял и без того мешкотный шаг. Но ей казалось, что она летит. Беспокойство гнало вперед, верилось, что, пока ее не было, нашлась курица.

Едва ступив на аллею, Амалия начинала кричать:

— Цыпа! Цыпа! Цыпочка!

Старые люди быстро все забывают, а пережитое месяц, а то и два назад воспринимают как случившееся вчера. Бабка Амалия искала Цыпу в крапиве, не спряталась ли там высиживать цыплят.

Настает миг умиротворения, когда больше не хочется ни есть, ни пить. Но до конца еще далеко. Надобно подождать, пока улягутся в животе яства, а потом можно снова наворачивать. Деревенские мужики привыкли сидеть долго, цедить не спеша, пока не придет не передаваемая словами приподнятость духа. Все видится в легком дурмане, но ум ясен. Хорошо подгулявший свадебный гость похож на шмеля — гудит себе и гудит. Захочет — прогудит трое суток. Что для него одна ночь — пустяк!

Деревенские бабы с таким вдохновением не гудят. Но по выносливости не уступают мужикам. Проторчат до утра, не допив и полрюмочки. Закалка! Не так ли приходится сидеть в хлеву, ожидая, когда опоросится свинья? Не окажешься рядом — задавит поросенка. Свинья разляжется себе на земле, чтобы поросята могли сосать, и ненароком кого-нибудь да придавит, пиши тогда пропало.

Порядком набравшийся мужик тоже опеки требует. Жены зарубили это себе на носу. Будут сидеть и ждать, даже если муж давно на том свете и ждать, собственно, некого.

В сарае вянут березки. В дверь заползают сумерки. В такие тихие часы слышно, как за тремя телефонными столбами вздохнет корова.

Бабка Амалия отсыпает на ноготь понюшку табака. Прицис прищуривается, не может взять в толк: перед ним на столе две бутылки или одна.

Вдруг Амалия подскакивает в испуге и локтем попадает Дарте в нос. Дзидра съеживается, Отшельник хватается за бороденку.

Грохот всех повергает в страх, тем более что разражается он среди ясного неба. На нем ни облачка. Гремит пронзительно и непривычно.

Придя в себя, все бегут во двор — что стряслось? Испуга как не бывало.

Отшельник запрокидывает голову: так и есть, громовержец сидит на крыше.

— Прохвост эдакий. Гляди-ка!

Никто не заметил, когда это Пролаза успел выскользнуть из сарая. Кому теперь интересно следить во все глаза за соседом, куда, зачем идет; не жениховские годы, когда взгляд, как тень, повсюду следует за другими. Пролаза, оказывается, втащил на крышу жестяное корыто, прихватил коровью цепь и со всего взмаха высыпал в корыто.

Обычно на свадьбе начинают громыхать, когда молодожены уже легли спать, неважно где — в комнате, в клети или сарае. Всегда найдется озорник, достанет стремянку и вскарабкается на крышу.

— Чтобы не спали в первую ночь, а делали, что положено делать.

Андрей Куга миролюбиво пеняет:

— Ты слишком рано начал, эти-то о спанье и не помышляют.

Пролаза в ответ:

— Чаешь дождаться, когда они лягут? Так и неделю без сна проторчишь.

Дзидра Берке смущенно опускает голову. Рейнис Раюм засовывает руки в карманы брюк. Приглашает всех обратно в сарай.

— Ну и перепугал же ты нас, — подытоживает бабка Амалия. В ее словах не слышно упрека, это — прощальный взмах рукой, что было, мол, сплыло.

Пролаза поднимает стакан:

— «После первой чарки Вейденбаум [5] Эдуард Вейденбаум (1867—1892) — популярный в народе поэт. морщился, вторая и третья проходили много легче». Точка. Андрей Упит [6] Андрей Упит (1877—1970) — народный писатель ЛССР. . «Просвет в тучах».

— Упит, кажись, помер.

— «Просвет» остался, — стоит на своем Пролаза.

Фамилия Микелиса нисколько не соответствовала его характеру. Он вовсе не походил на тихоню, как явствовало из его тишайшей фамилии — Клусум. Но с фамилиями такое случается сплошь и рядом. Если вдруг понадобилось бы установить в этом деле соответствие, то, по меньшей мере, половине человечества срочно пришлось бы искать другие прозвища. Микелиса могли бы прозвать Тараторкой. Но прозвали Пролазой. Долгие годы жил-был Микелис Клусум, а как организовался колхоз, глянь, стал Пролаза.

В тот раз едва не обошлось без печальных последствий. В Озолгале созвали народное собрание. Приехали представители из центра, стали рассказывать о колхозах, толковать о кооперации. Зал молчал. Микелис сидел в первом ряду. Еще и поныне помнит он слова представителя: