Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом

— Больно прожорливы эти куры, кормов на них не напасешься.

Когда подобные изречения участились, Амалия решила с одной из несушек расстаться. Сварили бульон, состряпали вкусное жаркое. После пиршества Амалия прилипла к оставшейся курочке как тень. Следила, чтобы не забрела в лес, не попала в когти ястребу, чтобы, перед тем как высиживать цыплят, не снесла яйца в крапиве. Как только любимица пропадала из виду, Амалия ходила сама не своя.

— Цыпа! Цыпа! Цыпа! Цыпочка, где ты?

Сидеть бы бабке в борозде, а она убивала время, гоняясь за клушей. Хозяйке такое поведение действовало на нервы.

Амалия теряла зрение. Но стоило завести разговор про очки, как она отмахивалась:

— Чего уж теперь. Свой гроб-то я еще вижу.

Гроб она и впрямь различала, но с грядки все чаще и чаще вместо сорняка выдергивала то свеклу, то редиску. Дарта не растерялась, нашла для девяностолетней работницы дело попроще. Дом осадили кабаны, разворачивали картофельные борозды, точно лемехом. Тетушке Амалии полагалось вертеться поблизости от сада и всячески их отпугивать. Но дикая свинья — тварь расторопная, чуть отвернулся — и конец борозды пропал. Дарта настаивала, чтобы Амалия продлила дежурства — самый большой вред кабаны причиняли ночью.

— У вас, тетушка, и так сон дырявый, ступайте со своей хворостиной в поле.

Какое-то время все шло хорошо. Но настала пора ненаглядной Цыпе высиживать яйца. Амалия, хоть кровь из носу, хотела выследить, какое место курочка выберет для гнезда.

Бабка чуть не наступала ей на хвост. Со двора беспрерывно неслось истошное:

— Цыпа! Цыпа! Цыпа!

Налет на картофельное поле был сокрушительный. Вид разорения привел Дарту в бешенство. Нейтральные выражения сменили слова похлеще. Дарта швыряла их в лицо Амалии, а звучало так, будто она жалуется кому-то третьему:

— Совсем из ума выжила старуха. Говоришь ей одно, она, как назло, делает другое. Что теперь свиньям запаривать? Что себе, что старухе на стол подавать? Каждый тянет в свою сторону. Хоть в петлю лезь! Сколько еще терпеть это наказание?!

Амалия воспринимала брань как упрек своей живучести. А что она могла поделать? Взять веревку да повеситься? Сказать просто. Но все Пилдеры отправлялись на тот свет как положено людям. И на этот счет у тетушки были твердые убеждения:

— Хочу опочить доброй смертью. Только, вишь, не идет она.

Дарта об убытке забыть не могла. Гнев в ней так и кипел. Как-то, направляясь в огород за салатом, она встретила на тропинке Цыпу. Клуша и понятия не имела, какой из-за нее урон нанесен хозяйству. Дарта действовала молниеносно. Труп закопала за хлевом.

Амалия облазила все кусты, все заросли бурьяна.

— Цыпа! Цыпа! — неслись отовсюду ее неутомимые призывы.

Дарта бросилась в постель, обмотала голову мокрым полотенцем, сказалась больной, убирала, мол, на сквозняке сарай, вот и прихватило. Когда Амалия присела рядом, боль в висках сделалась нестерпимой.

— Напал бы ястреб, — размышляла бабка, — остались бы перья. Не мог же он унести такую дюжую курицу.

Дарта еле слышно выдохнула:

— Думаете, в лесу мало лисиц?

Пришлось Дарте смириться с тем, что сторож из Амалии так и не вышел. Бабка привыкла двигаться, а не сиднем сидеть на месте. Она без конца придумывала себе занятия, которые редко совпадали с желаниями хозяйки. Иногда Амалия как сквозь землю проваливалась. Чаще всего она уходила к старому дому. Ничего от него уже не осталось. Все сгнило, изведено на топливо. Сохранился только погреб, который оберегало покатое бетонное покрытие. И еще веранда: ее жестяная крыша, хоть и ржавая, по-прежнему отводила влагу к водосточным трубам. В оконном переплете все еще сидело стекло — мелкие разноцветные квадратики, ибо сюда не забредали те, кто справляет нужду под кровлей автобусных остановок. Постояв немного на веранде, бабка уходила в сад, где десяток выхоженных ею яблонь ежегодно приносили плоды. Собирала в передник падалицу и направлялась к погребу. Спускалась по ступенькам, вглядывалась в сырую темень. Наверно, в безмолвной глубине ей виделись бутылки, наполненные черникой, миска с творогом, бочки с квашеной капустой и огурцами, пивной бочонок, что ждал приглашенных на толоку гостей. Амалия обегала все заросшие тропинки. Если припекало солнце, она садилась под пышный дуб. Сколько ему лет, не помнил никто из старожилов. На суку, как прежде, висел обломок рельса — целую вечность никто не бил по нему обухом топора, созывая людей на трапезу.