Array Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)

— Одолжение… — Гныщевич попробовал слово на вкус, и ему понравилось. — На нашем родном языке ваше поведение зовётся исключительно бранными выражениями, произносить которые вслух было бы невежливо. Вы ведёте себя, как беспутные девки, что вроде бы дают ухажёрам avances, но не желают подкрепить их делом. Засылать в Петерберг дипломатов под видом драматургов и спиритистов — редкостное хамство со стороны Европ, и поэтому, — он со вздохом помедлил, — поэтому ваше присутствие в городе меня оскорбляет.

С ответом никто не нашёлся. Туралеев может сколько угодно распинаться о прелестях подковёрной политики и неформальных договорённостей, но он не видит главного: любую неформальную договорённость можно без последствий нарушить. И доить её можно вечно. Гныщевич думал над этим два дня, но так и не нашёл причин играть под европейскую дуду.

— Хорошо, — встал Шпраут. — В таком случае, я немедленно уезжаю.

— О нет, погодите, хэр Шпраут, не так быстро! — заломил руки Гныщевич. — А то остальные за вами не поспеют. Уезжайте все! Ну или оставайтесь в роли официальных представителей своих стран и Европ.

— Пока вы будете градоуправцем Петерберга, Европам не потребуется здесь представительства, — отрезал Шпраут, сдёргивая салфетку и швыряя её в недоеденный салат. — Я за этим прослежу.

Гныщевич пожал плечами.

Мистер Флокхарт был куда менее радикален:

— Мне потребуется некоторое время, чтобы принять решение, — неожиданно интимным тоном заметил он. — Надеюсь, это вас не оскорбит.

Гныщевич опять пожал плечами, на сей раз — приветливо. Более вопросов не имелось, так что он раскланялся, пожелал гостям приятного аппетита, распрощался и направился в кухню. Следовало поблагодарить мсье Армавю и (теперь уже можно) объяснить ему, что до Латинской Америки придётся добираться в компании тавров.

Сделать этого, au fait, не удалось, поскольку Туралеев нагнал Гныщевича буквально в дверях, без церемоний прижав к стене, стоило тем закрыться.

— Вы просто не представляете, сколько всего сейчас сломали, — задыхался он от гнева. — Просто не представляете…

— Следующей будет ваша рука, если не исчезнет сию же минуту.

Туралеев не перестал сверкать глазами, но руку убрал. Гныщевич, сегодня по-прежнему великодушный, миролюбиво прищёлкнул языком:

— Я сделал именно то, что было нужно, просто у вас не хватало воли. Вы так привыкли дружить с Европами, что забыли: l’amitié есть явление двустороннее. А что они нам дают, кроме туманных намёков на будущее расположение?

— Нет, Гныщевич, это вы так привыкли закупать металл, что забыли: любая политика есть явление постепенное и тонкое. Никто не собирался полностью под них прогибаться! Но условия следует ставить тогда, когда партнёр уже захотел продолжить отношения…

Кажется, Туралеев и правда был вне себя. Гныщевич, конечно, ожидал от него реакции на сей spectacle modeste, но… более постепенной и тонкой, что ли. А тут уже просто какой-то Коленвал случился, вот-вот дойдёт до драки.

— Знаете, вам стоит писать руководства по поиску и завлечению в сети перспективных женихов, — хмыкнул Гныщевич. — Издадите — непременно черкну рекомендацию.

Засим он оттолкнул Туралеева и отправился на поиски Армавю, но загадочный Путь уже увёл того невесть куда. Ну, это ему надо в Латинскую Америку, так что сам и отыщется, решил Гныщевич. В глубине души его тянуло вернуться в зал и подсмотреть, чем занялись несчастные дипломаты, однако ещё сильнее тянуло спать.

Признаваться в том не хотелось, но он устал.

Отношения с Европами Петербергу необходимы, да, но не сильнее, чем Европам — отношения с Петербергом. Мистер Флокхарт никуда не уедет; он напишет длинное послание британскому министру, дождётся ответа и предпочтёт остаться здесь непубличным, но официальным дипломатом. На смену Шпрауту явится кто-нибудь другой. Что значит мелкий скандальчик после расстрела наместника, Городского совета и всех подряд? Им вон даже живого мсье Армавю показали.

И зачем аферистка Брада припомнила Метелина? Судя по реакции Туралеева, тот pavés dans la mare хотел меньше всего. Значит, сама?

По личным причинам?

У неё к Метелину имелись личные причины?

— А вы всё-таки эксцентрик, — когда Гныщевич вырулил из кухни к чёрному ходу, его снова нагнали, на сей раз — барон Каменнопольский. — Я даже и не знаю, ужасаться или восхищаться! И мсье Армавю… Что с ним?

— Он нашёл истину, — Гныщевич с удивлением обнаружил, что истина получилась обширной, а на улице совсем стемнело.