Да даже если б был, противников-то восьмеро.
Переговоры так переговоры.
— За что это вы надумали меня арестовать? — вопросил он в генеральское ухо достаточно громко, чтобы и солдаты при желании сумели включиться в беседу.
— За что вы арестовывали людей в период революции? — фыркнул Каменнопольский. — За преступления против Петерберга. Сдавайтесь и пойдёмте по-хорошему.
Он совершенно не паниковал, хотя имел все на то основания. Почему? Ткнуть ножом у него ловкости не хватит. Ещё какие-то заготовки?
Солдаты тем временем замкнули кольцо. Это было неудачно. Гныщевич выбирал угол с расчётом на то, что двое легко сумеют тут разбежаться, поделив между собой преследователей. Что Каменнопольский окажется лживой скотиной, он не рассчитывал.
Задним числом это казалось наивным.
— Это вы сдавайтесь, — предложил Гныщевич. — Пока что у меня складывается впечатление, что я в лучшем положении.
— Иллюзия. Иллюзия! Подумайте сами. Вам больно, вы теряете кровь. Скоро ваша рука ослабнет.
— Но тебя-то я прирезать успею, — промурчал Гныщевич в самое каменнопольское ухо. Тот ощутимо задрожал, но ответил:
— При восьми свидетелях. И потом, если вы… если вы меня убьёте, у солдат не останется причин сдерживаться.
— Да ты шутник. Если б я не нужен был тебе живым, мы б уже не разговаривали. А раз так, давай разговаривать!
Как ни прискорбно, Каменнопольский был отчасти прав. Гныщевич никогда раньше не получал пулевых ранений и не представлял, к чему те ведут. Правая рука его почти полностью онемела, по лицу катились слёзы. Тянуть время было опасно, но что ещё-то поделаешь — не убивать же в самом деле генерала при восьми свидетелях?
— Например, расскажи своим друзьям, что ты перепутал жертву, — разозлился Гныщевич и в припадке воистину мистического вдохновения прибавил самую страшную угрозу, которую только мог озвучить Каменнопольскому: — А не то я порежу тебе лицо.
Угроза возымела эффект. Каменнопольский замер и призадумался.
А потом всю правую сторону Гныщевича свело судорогой.
Он думал, что в него снова выстрелили; тёмную улицу в Конторском районе залило таким ослепительным светом, будто здесь снимали фотокарточки, и ничем, кроме пули, подобная боль, конечно, оказаться не могла. Это было бы естественно: при всём желании Гныщевич не сумел бы обернуться лицом ко всем солдатам сразу, хоть и вертелся как угорелый.
Но через секунду, когда нож уже улетел во тьму, он понял, что выстрела не было. L’improvisation солдат заслуживала похвалы.
Один из них просто метнул ему в простреленное плечо сапог.
Каменнопольский успел вывернуться из захвата и стоял теперь напротив Гныщевича, белея в тяжёлой апрельской ночи своим сюртуком, как пресловутый призрак.
— Я думал, генерал, мы друзья! — закричал Гныщевич, чтобы не завопить бессловесно. — Вас так обидела моя escapade в адрес европейцев? Мы ведь договорились о солдатах…
— И они без шинелей, — победоносно хмыкнул Каменнопольский.
— …Разве я вообще не зарекомендовал себя как человек, с которым можно договориться? К чему вам аресты? Я бы понял, если бы вы сделали это публично, это был бы жест, но на тёмной улице… И мне, конечно, льстят восемь человек, но не перегибаете ли вы палку?
Каменнопольский не сообразил даже подобрать собственный револьвер, от которого Гныщевич отволок его на пару шагов. Стрелковое оружие вообще бесчестно, правы тавры. Удобно, когда исполняешь приговор, но бесчестно. С ним любой дуб справится. И где все патрули?
Гныщевич успел нырнуть за револьвером, но при таком приземлении не опереться на руки невозможно. Улица взорвалась перед ним белыми пятнами, окуная солдат, генерала, фонари и дома в контрастную тьму. А потом во тьме растворился уже сам Гныщевич, сражённый наповал тупой болью в затылке.
Наверное, это был второй сапог.
Глава 90. Никакие не чудовища
А сапоги Золотце всё же заказал.
Стоило сделать это ещё в Петерберге, но хэр Ройш упёрся: мол, повторенная дважды шутка теряет своё очарование!
Во-первых, вовсе и не теряет. Во-вторых, шутки шутками, а перемещаться внутри Патриарших палат хэр Ройш в лакейском не может. Ну какой из него лакей? Девицей куда краше.
Девицей они не злоупотребляли, хэр Ройш сидел в своей каморке смирно, однако необходимость в прогулках всё же изредка возникала — к примеру, в прогулке до музейных подвалов. Тогда-то Золотце и постановил, что с сапогами беда — нельзя вынуждать человека ходить в обуви не по размеру, даже если этот человек хэр Ройш. А вдруг придётся убегать чёрными лестницами? Хэр Ройш и так-то бегает не очень, а уж в юбке да жмущих сапогах его изловит всякий.
Читать дальше