Эмма Донохью - Чудо

Но она не могла уехать.

В половине одиннадцатого вечера вторника, в гостинице Райана, Либ прошла на цыпочках по коридору и постучала в дверь к Уильяму Берну.

Ответа не было.

Что, если он отправился в Дублин, возмущенный бездействием Либ в отношении Анны О’Доннелл? Что, если к двери подойдет другой постоялец, – как она объяснит свое поведение? Она вдруг увидела себя глазами других людей – безрассудная женщина у двери мужского номера.

Она подождет, сосчитав до трех, а потом…

Дверь распахнулась. Уильям Берн со всклокоченными волосами и в сорочке, без сюртука.

– Вы?

Либ мучительно покраснела. Утешало только то, что он не в ночной рубашке.

– Пожалуйста, извините меня.

– Нет-нет! Что-то случилось? Вы не… – Он скосил глаза на кровать, потом отвел их.

Его комнатушка, как и ее, не подходила для разговора. Либ не могла попросить его спуститься вниз – в столь поздний час это привлекло бы внимание.

– Должна перед вами извиниться. Вы абсолютно правы в отношении состояния Анны, – прошептала она. – Этот надзор – просто гадость.

Слово было произнесено слишком громко – того и гляди прибежит Мэгги Райан.

Берн сдержанно кивнул.

– Я разговаривала с сестрой Майкл, но она и шага не сделает без разрешения начальства, – продолжала Либ. – Я упрашивала доктора Макбрэрти прекратить надзор и постараться отговорить ребенка от голодания, но он обвинил меня в неразумной панике.

– Я бы назвал ее вполне разумной.

Спокойный голос Берна немного улучшил настроение Либ. Какими необходимыми стали для нее беседы с этим человеком, и как быстро.

Он прислонился к дверному косяку:

– Вы даете клятву Гиппократа, клятву врачей лечить и не навредить?

– Нет, – ответила она. – Как профессия, медсестринское дело переживает период становления.

– Значит, для вас это вопрос совести.

– Да, – сказала Либ.

Только сейчас до нее дошло. Указания не так важны, есть чувство долга.

– И думаю, даже больше, – проговорил он. – Вы печетесь о своей питомице.

Начни Либ отрицать это, Берн не поверил бы.

– Если бы этого не было, я уже вернулась бы в Англию.

«Лучше не слишком привязываться к вещам», – сказала на днях Анна. Мисс Н. предостерегала как от личных симпатий, так и от влюбленности. Либ научилась распознавать любые привязанности и искоренять их. Так что же пошло не так на этот раз?

– Вы говорили Анне в простой и доступной форме, что она должна питаться? – спросил Берн.

Либ попыталась вспомнить.

– Безусловно, я говорила с ней на эту тему. Но в целом я старалась оставаться объективной, нейтральной.

– Время нейтральности прошло, – сказал Берн.

Шаги на лестнице, кто-то поднимается.

Либ влетела в свою комнату и тихо притворила дверь.

Пылающие щеки, сильно стучащее сердце, ледяные руки. Что подумает Мэгги Райан, если застукает на лестнице английскую медсестру, в столь поздний час беседующую с журналистом? И ошибется ли она?

Каждый человек – вместилище тайн .

Состояние Либ было абсолютно предсказуемым. Не будь она столь занята Анной, то заметила бы опасность раньше. Или, возможно, не заметила бы, потому что все оказалось для нее внове. Она не испытывала ничего подобного ни к мужу, ни к любому другому мужчине.

Насколько моложе Либ этот Берн, с его кипучей энергией и молочной кожей? В голове звучал голос мисс Н.: «Одно из этих сильных желаний, как сорняк, пробивающееся из скудной почвы, питающей жизнь медсестры». Неужели Либ совсем себя не уважает?

Она падала с ног от усталости, но заснула не сразу.

Либ снова шла по зеленой дороге рука об руку с мальчиком, который почему-то был ее братом. В ее сне трава расступалась, и начиналось обширное болото, а тропа почти совсем исчезла. Она не поспевала за братом, который, вопреки ее протестам, выпустил ее руку и пошел впереди. То и дело она увязала во влажном мху. Когда Либ перестала различать его зов или отличать его от голосов птиц над головой, она увидела, что мальчик отметил путь корками хлеба. Однако птицы уносили хлеб в клювах, и Либ все время теряла тропу. А потом тропа исчезла, и Либ осталась одна…

В среду утром Либ увидела в зеркале свое осунувшееся лицо.

Она подошла к хижине еще до пяти. У двери стояло кресло-каталка с намокшей от росы вельветовой обивкой.

Либ застала Анну спящей, лицо измято складками наволочки. В ночном горшке черноватая лужица.

– Миссис Райт… – словно оправдываясь, начала сестра Майкл.

Либ посмотрела ей в глаза.