Эмма Донохью - Чудо

– Хочешь немного отдохнуть перед обратной дорогой? – спросил Берн.

– Да, пожалуйста.

Он снял сюртук, хлопнув фалдами, и расстелил его для девочки на большом плоском камне.

– Садись, – сказала Либ, присев, чтобы разгладить коричневую подкладку, еще теплую от его спины.

Анна опустилась на сюртук и погладила пальцем шелк.

– Я не спущу с тебя глаз, – пообещала Либ девочке.

После чего они с Берном отошли в сторону.

Пройдя несколько шагов, они остановились у полуразрушенной стены. Они стояли достаточно близко друг от друга, и Либ почувствовала тепло, словно пар, исходящее от его плеча.

– Ну и что?

– В каком смысле, миссис Либ? – Его голос был странно напряженным.

– Как вы ее находите?

– Она очаровательна.

Берн говорил очень тихо, и Либ пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.

– Не правда ли?

– Очаровательное умирающее дитя.

Либ чуть не задохнулась. Она посмотрела через плечо на Анну – поникшая фигурка, примостившаяся на мужском сюртуке.

– Вы что, слепая? – спросил Берн все так же мягко, словно говорил добрые слова. – Она чахнет прямо у вас на глазах.

– Мистер Берн… – Либ почти лишилась дара речи. – Как, как…

– Пожалуй, дело именно в этом – вы чересчур близко от нее, чтобы понять.

– Как вы можете… Откуда такая уверенность?

– Меня послали изучать голод, когда я был всего лишь на пять лет старше ее, – напомнил он Либ с едва скрываемым раздражением.

– Анна не… У нее округлый живот, – робко возразила Либ.

– Некоторые умирают от голода быстро, другие медленно, – сказал Берн. – Те, кто медленно, распухают, но это всего лишь вода, там ничего нет. – Он не сводил взгляда с зеленого поля. – Эта ковыляющая походка, жуткий пушок на лице. Вы последнее время принюхивались к ее дыханию?

Либ попыталась вспомнить. Ее не учили регистрировать этот показатель.

– Когда организм замыкается на себя, как бы съедает себя, дыхание начинает отдавать уксусом.

Либ посмотрела назад и, увидев, что девочка лежит на камне, сразу подбежала к ней.

– Я не падала в обморок, – повторяла Анна, когда Уильям Берн нес ее домой, укутав своим сюртуком. – Я просто отдыхала.

Глаза у нее были бездонные, как болотные провалы.

У Либ от ужаса сжималось горло. «Очаровательное умирающее дитя». Он прав, черт бы его побрал!

– Впустите меня, – попросил Берн перед входом в хижину. – Можете сказать родителям, что я случайно проходил мимо и пришел на помощь.

– Уходите отсюда!

Она вырвала Анну у него из рук. Только когда Берн свернул в переулок, Либ принюхалась к дыханию девочки. Вот оно: слабый пугающий уксусный дух.

Вечером того дня Либ с тяжелой головой проснулась от стука дождя по крыше. На глаза ей попался белый прямоугольник внизу двери. Сначала она подумала, что это свет, и только когда вылезла из постели, он превратился в лист бумаги. Исписанный от руки, второпях, но без ошибок.

Случайность и краткая встреча с голодающей девочкой дали наконец возможность пишущему эти строки составить свое мнение по поводу горячих споров о том, используют ли ее для того, чтобы ввести людей в заблуждение.

Во-первых, должен сказать, что Анна О’Доннелл – исключительная девица. Несмотря на то что она получила лишь неполное образование в сельской национальной школе под началом учителя, вынужденного подрабатывать мощением улиц, мисс О’Доннелл выражает свои мысли с благодушием, достоинством и искренностью. Она известна своей религиозностью, но также проявляет глубокое понимание природы и сострадание, удивительное в столь юном существе. Один египетский мудрец написал пять тысячелетий тому назад: «Мудрые слова встречаются реже изумрудов, но иногда их произносят бедные рабыни».

Во-вторых, мне, как корреспонденту, довелось подвергнуть сомнению сведения о здоровье Анны О’Доннелл. Ее стойкий характер и сила духа могут скрывать правду, однако ее шаткая походка и напряженная поза, холодные распухшие пальцы, запавшие глаза и, более всего, дыхание с резким запахом, известным как «запах голода», свидетельствуют о недоедании.

Не предаваясь размышлениям о том, какие ухищрения были пущены в ход, чтобы сохранить Анне О’Доннелл жизнь на протяжении четырех месяцев до того, как восьмого августа началось наблюдение, можно – и нужно – сказать безо всяких экивоков, что девочка сейчас находится в смертельной опасности, и пусть ее сиделки опасаются.

Либ смяла листок в плотный ком и сжала в кулаке. Ох, как жгло каждое слово этой записки!