Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Почти расстреляли,— с готовностью произнес Воронов. Он даже не дергался, когда капитан прикасался к его главной болевой точке.

— Что ж ты, отмазаться не мог?

— Да я, как бы сказать…— замялся Воронов.— Они же меня не за что-то хотели расстрелять, а потому что.

— И почему же?

— Вот этого я, товарищ капитан, внятно не расскажу,— виновато сказал Воронов.— Что-то есть, наверное. Я и сам во время допроса, когда меня капитан Евдокимов вызвал,— что-то такое чувствовал с самого начала, а как сказать — не понимаю. В общем, мы разные с ним люди, совершенно разные. И рядовой Пахарев, который меня охранял,— тоже совершенно другой человек. И вот за это самое они меня, кажется, хотели расстрелять, потому что не мог же я, в самом деле, кого-то предать? Я и написать никому ничего не успел, кроме как домой. Они ведь не всех, это самое… А во мне, вероятно, что-то такое было…

— Может, именно реакция?— спросил Громов.— Они шустрых не любят, это я знаю. Если солдат соображает, СМЕРШевцы его всегда подозревают.— Ему неприятно, конечно, было ругать офицерство перед рядовым, тут было прямое нарушение воинской этики,— но Громов уже понял, что Воронов, вероятно, не совсем простой рядовой, и Гуров не просто так, для транспортировки в Москву, дал его Громову в дорогу. Не то чтобы он служил талисманом, но кое для каких ситуаций, в которых Громов пасовал, он безусловно годился.

— Да не реакция,— поморщился Воронов.— Какая у меня особенная реакция… Так, могу иногда что-то сказать к месту, а вообще-то я зоолог по образованию, и то незаконченный. Меня со второго курса призвали.

— Ну, с этой публикой только зоологу и разбираться,— сказал Громов.— Валить надо отсюда, да побыстрей.

— Автобус нескоро,— сказал Воронов.— Пообедать успеем. Можем мы пообедать, товарищ капитан?

Ресторан «Циля Целенькая» располагался неподалеку от автовокзала. Громов допускал, что цены в Блатске страшные, но до четырех в самом деле надо было себя куда-то деть: честно говоря, он боялся ходить по городу. Здесь было пространство нечеловеческой логики, в которой ему, с его прямолинейными представлениями, нечего было делать: они с Вороновым запросто могли угодить в ловушку, и даже сказочная способность Воронова выкручиваться никого бы не спасла. В городе на каждом углу шла игра, девки заманивали прохожих в притоны, в любой подворотне кого-то резали — Блатск, казалось Громову, управлялся тысячей сложных законов, прописанных в блатном кодексе, а в этом кодексе он ничего не петрил. Если бы Громов был чуть сообразительней и не брезговал задуматься о блатных всерьез, он бы давно уже понял, что суть блатского закона чрезвычайно проста: надо вести себя максимально отвратительным образом, и тогда ты всегда будешь прав. В этом смысле блатные действовали строго по антихристианской доктрине: если христианство предполагает, что всегда надо быть чуть лучше оппонента,— блатные верили, что надо быть хуже, и не чуть, а значительно; это роднило их как с варяжством, так и с хазарством, у которых по этой части особенных расхождений не было. Среди блатных примерно поровну были представлены варяги, хазары и представители гордого Кавказа, тоже не отличавшиеся щепетильностью: от них блатные унаследовали гордость и культ внешней респектабельности. Именно на Кавказе додумались, что трусу и вору выгодней всего позиционировать себя, устраивая истерику по ерундовым поводам: кто-то не так отозвался о двоюродном дяде его тетки (именно для этой цели велся придирчивый учет разветвленной родни), кто-то посмотрел на его пятиюродную сестру, только что распустившийся цвэток, каковому цвэтку сам горец только что бросил «Пошла вон, сучка!» — за то, что цвэток в свою очередь не вовремя подал миску для омовения пальцев. Жизнь для того и ритуализируется, чтобы было кого опускать за нарушения ритуалов: спорить с людьми по серьезным поводам апологеты внешних приличий остерегаются, потому что серьезные люди могут и убить. Трусу нужно как можно больше мелких и легкодоступных поводов для самоутверждения: не так сказал, не так посмотрел. В блатном и горском мире сильному можно все, там он чихать хотел на все приличия,— а слабому на каждом шагу навязывают закон, изменяя его по своей прихоти. На деле же в блатном мире нет никакого закона, и бесчисленные баллады о героических ворах, отдававших жизнь за свои привилегии, имеют к реальности такое же отношение, как эпос короля Артура. Единственным определяющим правилом блатного мира является лозунг «Умри ты сегодня, а я завтра». Ради этого можно пойти на все, хотя зачем добывать себе еще один день такой жизни — загадка для любого непредубежденного человека.