Джон Фанте - Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959

Вот как Лазарио — эрудированный человек — говорил, и все почтительно слушали его. Гонзалес достал сигару из нагрудного кармана своего спортивного пиджака и откусил кончик.

— Бойкотирование японских товаров — это одно, — продолжил Лазарио, — но любовь к японской девушке, которая вовсе и не японка, а американская гражданка от рождения… я не знаю. Может быть, Федерация сочтет возможным выйти за границы дозволенного в данном случае.

Гонзалес зажег сигару и удовлетворенно выпустил клуб дыма. Говорил Аурелио Лазарио — умнейший филиппинец на всем Тихоокеанском побережье, — и то, что он говорил, было непреложной истиной, пусть даже он — Гонзалес — и не понимал ни единого слова из сказанного. Притихший в углу Минго тер свою ушибленную шею и смотрел в пол. Толетано засунул руки в карманы. Он явно был не согласен с аргументами Лазарио.

Лазарио повернулся к нему.

— Винсент, ты был когда-нибудь влюблен?

Толетано считал, что да.

— Да, два раза, — лицо его смягчилось. — Два раза. Потрясающе, но грустно. Это больно так… — он тронул грудь в районе сердца, — здесь.

— Ты был влюблен в американку?

— Прекрасная американская девушка. В Стоктоне. Блондинка.

— И ты просил ее выйти за тебя замуж?

— Постоянно. Каждую минуту.

— И почему же ничего не получилось?

— Она была американка. Я был филиппинцем.

— Вот, Винсент, то же самое у Минго, понимаешь? Она японка по происхождению. Он — филиппинец. Мы должны быть выше предрассудков. Человеческое сердце не ведает ни рас, ни вероисповедания, ни цвета.

Толетано покачал головой в сомнении.

— Хороший филиппинец всегда чует японское. Тут разница. Американская девушка — это одно, японка — совсем другое.

Но Лазарио не принял этого аргумента.

— Любовь очень демократична, Винсент. Национальность — это случайность. Ты сказал, что был влюблен два раза. Кто была вторая девушка?

Винсент вздохнул.

— Она была тоже американка, блондинка. Она уехала в Сан-Франциско. Я поехал за ней.

Лазарио развел руки.

— Ну вот, видишь?

Гонзалес вынул сигару изо рта и стряхнул пепел.

— Может быть, лучше, — сказал он, — если бы Минго влюбился в американскую девушку?

— Мэри Осака — американская девушка, — сказал Минго. — Сто процентов. Образованная, Институт прикладного искусства.

Лазарио подошел к премированному боксеру и положил руку на его плечо.

— Знаешь, друг мой, Гонзалес. Поставь себя на место Минго. Мы все филиппинцы. Все мы хорошо знаем, как тяжела жизнь филиппинцев в Соединенных Штатах. Как можно ожидать справедливости к себе, если мы сами вторгаемся в жизнь одного из наших собратьев? Он любит эту девушку, эту Мэри Осаку. Ты вот, Джулио, был ты влюблен когда-нибудь?

Гонзалес гордо расправил свои могучие плечи.

— Четыре раза, — сказал он. — Все — американские девушки, лучшие на всем Тихоокеанском побережье.

— И что случилось?

— Было здорово. Я женился на них всех. Потом развелся.

Лазарио задумался на мгновение, потом взял бойца за плечи и развернул в сторону сжавшегося в углу Минго.

— Посмотри на него, Джулио. Вот он — маленький, тщедушный филиппинец. Он твой соотечественник, Джулио, брат твоих братьев. Но ты сильный человек, Джулио, великий среднетяжеловес со смертельным левым боковым. Ты удачлив, красив и обаятелен. Женщины падают к твоим ногам. Ты вынужден отбиваться от них кулаками. И посмотри на него! Застенчивый, пугливый. Он нуждается в поддержке такого тигра, как ты. Почему он не должен жениться на этой девушке? В конце концов, она, возможно, лучшая из тех, что он смог найти.

Гонзалес вытянул губы вдоль сигары, и задумчиво покрутил ее зубами.

— Ладно, — сказал он наконец, — Джулио Гонзалес говорит — окей.

Заплаканный Минго, ссутулившись, стоял в углу, руки его свисали, как сломанные ветви по бокам.

Гонзалес шагнул вперед.

— Минго, ты хочешь жениться на этой женщине?

— Мэри Осака, — застонал Минго, — я люблю тебя.

Гонзалес вытащил связку ключей из кармана.

— Вот. У меня «Паккард» — родстер, белые покрышки, красная кожаная обивка, развивает сто десять миль в час. Бери, Минго. Езжай в Лас-Вегас и женись сегодня ночью.

Минго поднял благодарный взор на него, медленно опустился на колени, взял руку, держащую ключи, и стал целовать, орошая немало слезами и слюной. Гонзалес попытался высвободить руку. Но Минго не выпускал.

— Благослови тебя Господь, Джулио.

Гонзалес бросил ключи на пол, выдернул руку и спешно вышел из комнаты. Лазарио и Толетано стояли с открытыми от изумления ртами. Потом на цыпочках тоже вышли из комнаты.