Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце

22 сентября. Операция прошла удачно. Подошли так близко к линии противника, что слышали, как немчики разговаривают. Даже голос не понижают, совсем обнаглели. Роу хотел было одного захватить, но Хендрикс выдал ему пару ласковых, крепко припечатал. Когда возвращались, несколько раз оказались в воронках от снарядов, все перепачкались в липкой грязи. Вонь ужасная. Страшно подумать, через что мы там перелезали, пока карабкались.

23 сентября

Натягиваем проволоку. Стреляют.

24 сентября

Уогстаф поднял нас ночью. Хендрикс выстрелил себе в голову. Умышленное членовредительство. Самострел. Мы на передовой, и военная полиция как нарочно неподалеку. (Раз они здесь, значит, действительно скоро заварится каша.) Полиция есть, а поста оказания первой помощи нет. До эвакуационного пункта целая миля. И ни одного санитара поблизости. Хаос.

Ходил на переговоры с медиками. Сказали, что Хендрикса обязательно надо спасти — чтобы потом отдать его под трибунал. Сказал им, что это безумие, пусть дадут человеку умереть. В ответ: приказ батальонного командования не обсуждается. Начальство обязали всячески поддерживать «боевой дух» и пресекать то, что идет вразрез с уставом. Загоняя немцев назад в Германию, солдат еще азартнее должен пускать кровь. Всемилостивый Боже.

Пошел искать его вдоль наших позиций. Нашел. Лежит на носилках. Половина лица разворочена. Еще и в грудь ранен, оттого что заело ручной пулемет. Боль, дикая боль. Я так долго собачился с медиками, орал, что-то доказывал, что по неосторожности выдал себя. Они поняли, что на гражданке я был врачом. Из батальонного штаба пришла телефонограмма: мне как бойцу «с медицинским уклоном» приказано сопровождать «подсудимого» (теперь его только так называли) сначала в эвакуационный пункт, потом, надо полагать, в госпиталь. Командиром роты оставил Уэйтса. Он сможет повести ребят в атаку, если я не успею вернуться к началу.

Мы вернулись из траншеи в окопный лабиринт. Хендрикс стонал. Нет половины языка и половины зубов, но говорил довольно внятно. Что с него уже хватит. Хребет Оберс-ридж, резня на Сомме, Ипр, он уже нахлебался.

На вспомогательной линии мы переложили его на телегу. Старались ехать быстрее, но на рытвинах сильно трясло. Он жалобно вскрикивал. Наконец добрались до пункта эвакуации раненых. Хендрикс взвыл, что никуда не поедет. Пришлось доходчиво объяснять начальнику медслужбы, что этого раненого необходимо спасти. Ответ я предвидел заранее: подлежащих эвакуации накопилось слишком много. Прибыли люди из военной полиции. Постановили: раз нельзя эвакуировать, отправить в здешний ближайший госпиталь, а до него пять миль. Пусть уж человек, наконец, отмучается, сказал я. Мне ответили, что это будет убийством, а нам нужен пример в назидание, чтобы было неповадно.

Конфисковали на время грузовик, запихали туда Хендрикса. Сквозь зияющую дыру между ребер видны были внутренности. Как на занятиях по анатомии. Я соорудил из бинтов повязку, дал ему морфин. Таблетки морфина он с отвращением и злостью выплюнул. Хендрикс хотел умереть. Я еще тогда подумал, что после такой потери крови его желание давно должно было исполниться, но нет. Он кричал и кричал, и это было невыносимо.

Добрались до госпиталя. Мы с Уогстафом вытащили носилки. Хендрикс неожиданно схватился за кобуру моего пистолета, то ли хотел покончить со всем этим, то ли со мной. Кто знает… Я разжал его пальцы и велел прекратить буянить. Он в меня плюнул.

Дальше быстро-быстро с носилками по каменному коридору, опять устроили несчастному дикую тряску. Бегом до самой операционной, а там аварийные керосиновые лампы «молния», очень вежливые английские медсестры, несколько французских санитаров. Операционный стол, больше похожий на колоду мясника. Перед нами рысью неслись полицейские. Они вбежали в операционную первыми и с ходу стали орать на медиков. Мы опустили Хендрикса на стол, хирург, насколько было возможно, очистил раны, стал зашивать. Пуля прошла под самой глазницей. Этим глазом Хендрикс не видел, надо же, сам себе сделал лоботомию, подумал я тогда. Хирург, молодой малый, залатал его очень качественно, и лицо, и грудь, и живот. Пока он работал, мы вчетвером держали больного. Ввели морфин, приладили трубку с иглой для переливания крови. Хирург тоже считал, что долго Хендрикс не протянет. Но мало ли… Кровь дает силы.

Положили Хендрикса в палату, он и тут буйствовал. Вырвал из вены иглу. Кричал, ругался страшно. Медсестры, бедняжки, очень расстроились. Полицейские принесли ремни, и нам наконец удалось с ним сладить. Привязали парня к кровати, начали переливать кровь. Он только мотал головой по подушке, ему было уже не вырваться.