Юрий Щеглов - Святые горы

Воловенко, вздохнув, поднялся. Он, конечно, десятки раз с присущим ему терпением выслушивал подобные жалобы, а мне любопытно. Я пока мало понимаю, что происходит на заводе у Елены, но от ее рассказов становится грустно. Я хотел бы помочь ей.

— Ладно, милая, пойдем. Сумеешь поселить нас где-нибудь поблизости карьера?

— Сумею.

И мы спустились по ступенькам из правления колхоза на площадь. До околицы добрели по скользким горбатым тропам, которые извивались намокшими и оттого черно-коричневыми лентами среди густой спутанной травы.

Дождь ни на минуту не утихал. Он плотной стального цвета массой двигался из степной глубины, наглухо закрывая даль и рассыпаясь вблизи лица на тяжелые — обидные — капли, которые, плющась, попадали куда не надо — то за шиворот, то на щеку, то в ухо. Дождь идет сплошняком, шумя накатывает упругими волнами, лишь на мгновение отступая и теряя свою мощь, а потом вновь бросаясь вперед и тесня — уменьшая на вид в размерах не только живое, но и, казалось, мертвое — курганы, дома, деревья, что ни попадается. Степь быстро превращается в мелкое, холодное, взрывающееся от капель озеро с вязким кочковатым дном, и шлепаешь ты по нему в городских ботинках, уже не оберегая ноги, спотыкаясь и чуть ли не падая, подталкиваемый тупыми порывами ветра.

Елена привела нас к деревянному дому на краю села. Познакомила с хозяевами — плотником Чеканом, по прозвищу Самурай, и его женой, в которой мы узнали ту, симпатичную, из автобуса. По дороге Елена поведала нам забавную историю:

— Пацаны — сыновья однорукого Муранова, бывшего черноморского матроса, — задразнили его самураем за похожесть. Трое у него, у Муранова, сорванцов, запевала — Петька рыжий, потешный. Подпольная кличка Боцман Утиный Нос. Сперва Чекан злился, потом собаку обучил штаны рвать, да так ловко, чтоб тело не царапнуть. Враз три пары долой. Имя присвоил — Цусимка. Прискакал к нему Муранов. Неудобно ему со штанов начинать, так он с политики: «Зачем, дескать, поминаешь мрачные дни нашего флота. Я тебя засажу». А Самурай ему: «Это не наш флот, а царский». Ну, матросу крыть нечем. Самурай вдогонку кричит: «Эй, подымайся, не то в луже, в которую я тебя засадил, утопнешь». Соседки хи да ха! Он даже гордится сейчас своим прозвищем, отзывается. Муранов сынов перепорол за штаны — не бедокурь. Самурай им обнову справил, в город специально ездил и по почте прислал. Матрос на дыбы, потом махнул — давай, говорит, япошка-картошка, дружить…

— Чего ж хорошего, — пробурчал Воловенко, выходя на крыльцо, — если русский человек будто японец?

А мне хозяева понравились. Теперь я рассмотрел Самураиху подробнее — всю как есть. Красивая она, осанистая, с полными покатыми плечами. Коса в два оборота на голове. Лицо — луна, лукавое, нос кнопкой, глаза в сумерках с неожиданным для шатенки голубоватым отливом. Одета под вечер по-городскому, по-модному. Работает на птицеферме. Горницы у Чеканов чистые, светлые, вкусно пахнут — мытыми полами, борщом.

— Не желаешь у нас реечницей? — подобрев, спросил еще в доме Воловенко. — Заплатим, не поскупимся.

— Ох, благодарствую, — обрадовалась Самураи-ха, — я на патефон коплю. А Цюрюпкин с фермы отпустит?

— Отпустит, — поручился за председателя Воловенко. — Он для нас и звезду с неба снимет.

Самураиха из-под опущенных век зыркнула — именно зыркнула — на начальника и повела бровью. Его интонация свидетельствовала о втором — скрытом — смысле фразы. Елена с Чеканом условились насчет оплаты и готовки. Вроде и тут сэкономим. По рублю с носа за постель, по рублю — за услуги. Продукты колхозные. Не ошибся Воловенко в председателе.

Потоптались мы на крыльце, потоптались, покурили горчащие «беломорины», потосковали. Дождь в это время унялся, небо высветлело — ветер порвал на клочки и сдул фиолетовую подкладку тяжелых туч.

Мы решили опять пойти на карьер. Обсудим с Еленой спорные вопросы на месте. Она одолжила старый с вылезшими спицами зонтик у Самураихи, и мы отправились знакомой дорогой. Елена под черным зонтиком почти сливалась с намокшей до черноты почвой. У горизонта неровные — растрепанные — края туч густо синели, а на стыке со степью появилась кровавая трещина с золотым размывом понизу.

— Там море, — указала вдаль Елена. — Иногда чудится, что оно хлынет сейчас и затопит.

Карнаух, который пробил скважины в июне — задолго до нашего приезда, вогнал в них предусмотрительно осиновые колья, чтоб не затерялись, и перекрестил помеченными фанерками — бур 1, бур 2, бур 3, бур 4… Оттого в неясности они и походили на могилы немецких солдат, в кое-каких углах еще сохранившиеся.