Юрий Щеглов - Святые горы

Навозный жук долго не возвращался. Он, верно, приткнулся где-нибудь с подносом и тоже слушал, пыхтя и изображая перед начальством на своей физиономии глубокую сосредоточенность.

Томительная заброшенность наконец заставила Юлишку выйти на зыбких ногах в прихожую, где в полумраке, расколотом по диагонали желтой шпалой света, огромной рыбой-кит плавал и кружился стол Александра Игнатьевича с телефонными футлярами.

Парадная дверь на лестничную клетку была полуоткрыта, Юлишка усмехнулась. Гестапа проклятая! Часовой-то внизу. Сидит себе да посиживает в швейцарской на стуле Ядзи Кишинской. Не обманут! Юлишку поразило, между прочим, что немецкие солдаты добродушно сидят на скамейке или прохаживаются возле дома, а не стоят по-зловещему, картинно раздвинув ноги, как в кино.

Ее, Юлишку, немцы не принимали в расчет.

Она осмотрелась. Перед ней простиралась ее квартира и уже не ее: ихняя. Вроде встретила старинного знакомого. Он и не он, он и не он.

Юлишка согнулась и пошарила под столом.

— Рэдда, — еле окликнула она собаку. — Рэдда!

Никто не шевельнулся, не царапнул лапой. Пользуясь тем, что «Бехштейн» штормил, она на цыпочках двинулась по коридору и заглянула в спальню. Кровать, ширма, трюмо, платяной шкаф на месте. Второй снизу ящик, бельевой, был резко выдвинут. В серой мгле он напоминал Юлишке бесстыдно высунутый язык клоуна Казимира из бродячего цирка пана Струтинского, который давал представление в рыбацком поселке на празднике перед началом осенней путины в последнем году минувшего века. Весело пиликала скрипка, утробно бахал барабан, заискивающе подсвистывала флейта. Зазывала Казимир перемигивался со зрителями, хохотал и обидно вываливал язык.

Юлишка не рассердилась на шкаф и даже отчего-то облегченно вздохнула. Она нагнулась и, как слепая, провела рукой в пространстве между кроватью и полом. Вот здесь любила валяться Рэдда, несмотря на запрет. Пусть бы валялась, пусть бы валялась вдоволь.

— Рэдда, — шепнула Юлишка. — Рэдда.

Никого.

Кабинет Александра Игнатьевича располагался рядом, и Юлишка отправилась туда. В нем царил хаос.

Мебель сдвинули, повсюду громоздились чемоданы, картонные коробки и другие предметы в чехлах угрожающих очертаний.

— Рэдда! — негромко крикнула Юлишка.

Ее голос утонул в пучине ринувшихся из коридора звуков.

Пучина оказалась одновременно и гигантской волной, которая плавно вынесла ее на свой гребень. Волна секунду держала Юлишку в поднебесье — под бледно мерцающим потолком — и сбросила вниз.

Юлишка, однако, поднялась. Пытаясь смирить бестолково бьющееся сердце, она выскользнула из кабинета. В ту минуту кто-то приоткрыл дверь столовой изнутри. Лезвие желтой шпаги расширилось до размеров рыцарского двуручного меча, и Юлишка увидела сквозь щель сверкающее — без морщиночки — голенище. Сапог подрагивал на приземистой, с бахромой, банкетке, покачивался, почти пританцовывая, и вообще вел себя крайне легкомысленно, — праздновал. Потом его каблук, оскаленный полукружьем белых маленьких шляпок, уперся в паркет.

Но вот сапог опять принял горизонтальное положение, и Юлишка догадалась, что его надели впервые — может быть, на эту торжественную, победную, вечеринку. Кожаная подошва была темно-коричневой, со светлым сточенным ободком. Кустарная работа, на заказ шил и, вероятно, у русского мастера.

Ну, слава богу, хоть сапоги у них чистые. Паркет уцелеет, удовлетворенно подумала Юлишка.

Полосу света сломал плечом генерал в голубом мундире. Он прошел во второй коридор, к туалету, церемонно пропустив перед собой Юлишку. Юлишка села в кухне на табурет. В желтом проеме толпа разноцветных военных окружала «Бехштейн» и круглый журнальный столик с разоренными блюдами. Так летние мухи на даче в Ирпене облепляли тарелку со сладкими пенками от вишневого варенья. Юлишка непроизвольно двинула рукой, чтобы отогнать их.

Голубой мундир чуть притворил дверь.

Щель истончилась — и все исчезло. Звякнул крючок в туалете.

Юлишка презрительно скривила рот. Вот изголодались! Музыку исполняют, а они лопают. Гости Сусанны Георгиевны, когда играл «Бехштейн», вели себя смирно, не курили, а чтоб жевать или глотнуть вина — боже упаси. Пианист по фамилии Зильберберг — в обычное время доктор Лечсанупра — после каждой вещи вставал и важно раскланивался. Женщины сдержанно аплодировали, мужчины сосредоточенно качали прическами. Только Муромец расстроенно шмыгал носом да увалистый майор Силантьев скрипел портупеей.