Юрий Щеглов - Святые горы

Мысли мои оборвал натужный рев мотора. Мы оглянулись. Нас догонял, подпрыгивая в седле, серый от пыли автоинспектор на серо-голубом от пыли «харлее». Автоинспектор опередил нас и поставил «харлей» поперек, широко раскинув свои ноги.

— А ну-ка поди сюда, гражданин, — сказал он довольно грозно и поманил меня огромной перчаткой, истертой на ладони рулем.

Великое слово «гражданин» ничего доброго не предвещало. Я подошел, Елена остановилась за мной.

— Документ у тебя есть?

У меня редко спрашивал кто-нибудь документ, но когда спрашивали — сердце ёкало, ухало, кувыркалось и трепетало, потому что, во-первых, какие у меня документы? — а во-вторых, я вообще сильно сомневался в законности своего существования, и меня часто посещало желание оправдаться в чем-то и перед кем-то. Паспорта мама не давала — боялась, потеряю, ученический билет был замызган, облит чернилами и вызывал у милиционеров презрение — они и смотреть его не желали. Для пущей важности я похлопал себя по карманам.

— Нет у меня при себе документов, в Степановке паспорт, у начальника.

Елена подала ему свой паспорт раскрытым.

— У начальника… С собой надо иметь. А ты свой спрячь, я тебя знаю, — приказал он Елене.

Еще крепче упершись ступнями в землю, он зажал под локтем перчатку и, порывшись в необъятных галифе, достал скомканные ассигнации — мои пятнадцать рублей.

— Держи, — он погрозил мне ими, — и думай, стервец, кому суешь. Ну бери, бери…

Я взял, обливаясь потом — то ли от страха, то ли от стыда, то ли от жары. Когда я протягивал руку, я внезапно увидел его с головы до пят — каков он есть. Потрепанная, со сломанным козырьком фуражка, пыльный, пропотевший на груди и под мышками китель, залосненные, с пятнами масла галифе, выношенные мешками на коленях, треснувшие поперек головок сапоги, с осевшими расшлепанными голенищами, — и над всем этим, кроме фуражки, разумеется, утомленным, будничным, привыкшим к жгучему солнцу — коричневое, в продольных складках лицо, с серыми глазами, без особого выражения, но в которых явственно читалось: надо? — догоню и поступлю по обстановке; надо? — выполню любой приказ, никого и ничего не пожалею, в том числе и себя. Все в нем оставляло впечатление массивности и немного постаревшей силы.

Перебирая ногами и наклонившись, он развернул «харлей» к шоссе и нажал несколько раз каблуком на педаль стартера. Каблук был стоптанным, с отставшей и съехавшей в сторону набойкой. Автоинспектор несколько раз подпрыгнул в седле и передним колесом вывел «харлей» на более ровный участок проселка. Я смотрел ему вслед. Он, видно, почувствовал мой взгляд и, оглянувшись, погрозил кулаком:

— Думай, кому суешь…

Ай, му, ешь… — донес до меня ветер. А где же — ец? — Стервец, вероятно, он опустил. «Харлей» презрительно плюнул мне в физиономию синим и исчез в катящемся, как перекати-поле, клубке пыли.

— Теперь я припомнила, где я видела этого парня. Он приезжал к нам на завод весной. Я только приступила к работе — перед Восьмым марта. Фамилия его Журавлев. Он секретарь райкома.

Журавлев! Я так и знал, что попаду впросак со своими жалкими пятнадцатью рублями. Кто-то мне исподтишка нашептывал, что-то меня останавливало. Ведь проскальзывало в нем необычное для шофера. Ах я дурак, ах кретин! Еще в трест сообщит, что я взятки даю, незаконный промысел — калым — поддерживаю.

Я с тоской поднял глаза к солнцу, а потом перевел их на Елену. И солнце, и девушка взирали на меня с таким выражением, будто окончательно убедились в моей неполноценности, в моей непроходимой глупости, в том, что уж если я вмешаюсь в производственный процесс и в производственные отношения или — гем паче — вообще в ровное, гармоничное и сбалансированное течение жизни, — пиши пропало и до беды рукой подать.

Пришлось-таки сбрехать Александру Константиновичу, что штангой звездануло. Когда я, распрощавшись с Еленой, явился после обеда на карьер, чтобы сообщить о результатах командировки, там царило радостное оживление. За время моего отсутствия Воловенко дернул, как тягач, раз, и съемки осталось всего ничего — дня на три, неширокая полоса юго-восточнее кирпичного завода. Ссадина, конечно, прозвучала неким диссонансом, но ведь от усердия звездануло и по неопытности. Березовый пар вылечит.

Речь о бане начальник завел не случайно. Во-первых, сегодня суббота, санитарный день. Во-вторых, после купания намечен вечер смычки. По-чистому, так сказать. В воскресенье никто не откажется выйти подсобить, и ударный темп мы не снизим, рекордный срок не сорвем. Словом, давай шуруй, ребята, вкалывай, руководство треста вас не забудет. Ну как здесь не повысить категорию трудности, не накинуть сотню-другую? Работают — соль на рубашке проступает, и все — передовики социалистического соревнования, которое Воловенко ухитрился организовать на заключительном этапе, когда острота первого знакомства чуть притупилась, а огонек энтузиазма поутих. Одна Верка чего стоит. И швец, и жнец, и в дуду игрец. Мои обязанности выполняла исправно, даже лучше меня, только невероятно важничала. Питание Самураиха носила прямо в степь. Муранов с Дежуриным не претендовали на перекур. Я своего коллектива не узнал. Люди сдружились, что-то их крепко сцементировало, сблизило. Я чужим себя почувствовал. В подобной обстановке общего подъема и перевыполнения плана совестно заикнуться о каких-то неувязках.