Максим Лапшин - К Лоле

А я, сложившись в постели, думаю о постороннем от бессилия понять свое, своим именем назвать его и правильно его прожить. Сомнения еще хуже, чем вопросы, возникает ощущение общего оттока крови. Солитеры души. Пиджак в клеточку каждое утро неимоверно жмет.

Поворачиваюсь к стене и засыпаю под урчание жареного картофеля в животе. Что, интересно, приснится сегодня?

Некий человек жил вдали от столицы. Однажды он решил отправить дочери письмо и подошел с конвертом к почтовому вагону поезда, следовавшего в метрополию. Но дорожный чиновник отказался взять послание, объясняя это тем, что груз опечатан. «Опечатано все, — сказал он, высунув наружу голову в фуражке, — кроме вот этого маленького окошка, через которое я разговариваю с вами». И оттолкнул руку гражданина, в которой тот держал свое письмо. Тогда осерчавший гражданин взял да и привязал хвост состава железным тросом к стоявшей у платформы водонапорной башне. Когда на семафоре зажегся зеленый свет, поезд не смог сдвинуться с места. Начальник поезда принялся звонить главному по станции, но ошибся номером и попал в квартиру того самого человека с письмом. В квартире после утомительной ночной смены на местной картонажной фабрике спала жена того человека. Она сонным голосом поговорила с начальником поезда и опять уснула. Тем временем человек с письмом подвел под центральный вагон еще один железный канат и закрепил его концы на кран-балке. Еще чуть-чуть, и он приподнял бы весь состав, как поднимают с тарелки вермишелину, взяв ее за серединку двумя пальцами. Но тут ему в пятку попала заноза, и он отвлекся. Поезд тем временем отцепили и вместе с конвертом уехали. Почтовый чиновник махал из неопечатанного окна кулаками и кричал в сторону удаляющегося перрона: «Всех хулиганов надо немедленно забирать в армию!»

В следующем письме Платон — так звали человека с конвертом — написал своей дочери, что они с матерью ходили в лес за грибами и набрали целое ведро подберезовиков.

Новое утро. В щель между колышущимися от сквозняка шторами видно, как на улице идет снег. Быстро пролетают похожие на белые помпоны снежинки. Их движение сопровождается стеклянным позвякиванием — это полулежачий Николай вращает в руках спасенную из вчерашнего мусора трубу калейдоскопа.

— Ты сегодня к какой паре идешь? — спрашивает он.

— К третьей. Только в другой институт.

— А я ни в какой не пойду. Довольно умножать знание. О, розочка получилась!

Проходя мимо кухни, я вижу сидящую на подоконнике Оксану в мокром пуховике и склонившегося над плитой с намотанным на руку полотенцем Юрия.

«…а ведешь себя так, словно цена мне — беш манат. Засеря ты!» — говорит, глядя в окно, Оксана.

Юра повисает над кофейной туркой и с растерянным лицом смотрит вниз, как будто женский голос мистически доносится до него прямо из медного жерла, куда он ничего, кроме необходимых для кофе ингредиентов, не клал.

Дорогу в «Голливуд» я не запомнил — так сильно волновался. А с чего бы вроде, с чего бы? Да вот опасался, что могу ее не узнать. Если встречу похожую девушку, то совсем растеряюсь: вроде не та, а другой не видно. Что делать, искать до полного совпадения образа и действительности или тихим голосом спрашивать: «Это ты или не ты?»

У дверей института задержался, призывая на помощь всех мыслимых кумиров, начиная с героя Микки Рурка из фильма «Сердце Ангела», заканчивая участниками Святого Семейства. Ничего не помогло. Но мне нравится всегда идти до конца. Пусть даже с ватными коленями, зато все попадающиеся на пути тумаки и пряники по праву твои. Точнее, они изначально твои, потому что сидят внутри, но всякий раз надо что-то делать, чтобы вытряхнуть их наружу. При достаточно зубатом воображении можно действовать и в фантазируемом пространстве, тем более что оно имеет гораздо больше измерений по сравнению с оставшейся за спиной в виде проспектов и площадей реальностью, но я предпочитаю гореть в языках настоящего пламени. И если я сгорю, то пусть ветер подбросит под облака мой пепел.

Время внести ясность. Зачем я пишу эту книгу? К чему повторять историю, которая хорошо мне известна целиком — от ноября до ноября? Затем, видимо, что эта книга не совсем о Лоле. Книжечка эта и не обо мне, не о страданиях молодого веретена, вырвавшегося из рук судьбы, преждевременно истощившей фантазию во времена бурного Средневековья. Не о фортуне-плутовке, которая носит в брюхе мнимую единицу и, щедро суля золотую корону, подсовывает рваную туфлю.