Максим Лапшин - К Лоле

Дали третий звонок, но никто не сдвинулся с места, ждали, что кто-нибудь появится с лестницы, но все напрасно. Только какой-то шум стал слышен снизу, когда у нас замолчали. Прошло минут пять, и я подумала, что пора бы идти в зал — шутка удалась и довольно, но не могла же я всем показать, что есть дама, которая не боится мышей. И Трушич как назло куда-то запропастился. Еще немного погодя я уже хотела его позвать, как вдруг он вышел из дверей, ведущих в зал, быстрыми шагами пересек коридор и встал на пороге. Там он выпрямился, одернул мундир, взмахнул рукой в белой перчатке — ах, что за прелесть эти военные, люблю военных, за их выправку, за их стать, за их маневры — и объявил: «Крепитесь, господа! Нам сообщили, что Мышь идет сюда. С нею двое». Какой опять поднялся гомон! Стало жарко дышать. Те, что стояли у дверей, хором звали дворника. Кто выключил свет, я не знаю, но я почувствовала вслед за этим что-то липкое на своем колене. Громкий голос Трушича раздался рядом: «Пожарные уже выехали!» Но вместо пожарных приехали вы, господин комиссар, и не знаю почему, все указали на мадам Грушецкую. Мадам Грушецкая — это я, и я решительно отметаю все обвинения в мой адрес. Я отметаю их на счет идиота Трушича, этого дурацкого польшича, который угощал меня кюрасо. Это вино плохо влияет на мой организм. Прошу заметить и поскорее отпустить меня из участка. Довольно уже неприятностей на сегодня. Боюсь, у меня растрепалась прическа.

За моей спиной слышатся голоса.

— Ну какой он, какой он из себя, этот Щепетильников?

— Да ты его знаешь: высокий такой, со светлыми волосами. Он недавно постригся, и теперь у него уши топорщатся.

— Он с нашего курса?

— Со второго потока. У нас с ними в понедельник и четверг лекции вместе. Неужели не помнишь: Антон зовут, он еще пишет левой рукой и ручку смешно держит.

— Это не тот, который в баскетбол играет и картавит немного?

— Ну да, он! Теперь вспомнила?

— Конечно вспомнила! Ты бы мне сразу сказала, что это парень из институтской сборной. Наши девчонки ни одной их игры не пропускают, а когда он на площадку выходит, визжат как сумасшедшие. Один раз с ними пошла, так с середины игры умотала — они там такой дурдом устроили!

— А с кем тогда наши играли?

— Не помню, кажется, с МАИ.

— Да что ты! Это же фантастический матч был! Щепетильников со средней линии два мяча забросил.

— Ну и что, все равно наши проиграли.

— Да-а-а, мы ужасно тогда расстроились… Что поделать, защита у наших слабовата. Слушай, а если мы в центре ничего не найдем, тогда придется на рынок ехать?

— Найдем, не сомневайся. Я на прошлой неделе такие в ЦУМе видела. И чего, дура, сразу не купила. На рынке какое-нибудь говно подсунут, лучше даже не рисковать.

— Представляешь, сегодня Ефремова в институт вся в соплях пришла. У нее в автобусе кошелек с документами из сумки вытащили. Там еще стипендия для троих человек была. Она тем, кто в общежитии живет, выдать не успела.

— Кошмар!

— Я теперь на рынок вообще боюсь ходить. Куда ни посмотришь, у всех физиономии подозрительные! Это что, Моссельмаш? Может, в Останкино выйдем, а дальше на автобусе? Так быстрее получится.

— Нет, поехали до Ленинградского, не хочется на остановке стоять. Смотри, на улице опять снег пошел.

— Как крупа. А знаешь, ведь Щепетильников родом из Франции. Он коренной парижанин, родился там, когда его мать преподавателем в универе работала. У него настоящее имя — Антуан.

— Не может быть! Его бы тогда к нашему институту и близко не подпустили. У нас же первый отдел за этим строго следит!

— Ну, видимо, друзья отца помогли. Отец-то у него — генерал.

— Откуда ты все про него знаешь?

— Ну, не все… А то, что француз, так я его паспорт видела — фиолетовый такой, с гербом.

— Интересно… А где отец был, когда они с матерью во Франции жили? Я не думаю, что наши генералы по Парижу, как у себя дома, расхаживают.

— Не знаю. Мой-то батон всю жизнь на заводе проработал. Ему после смены стакан — лучше всяких Парижей.

— Я, кажется, отца Антона один раз видела — он в общежитие приезжал. Правда, одет был во все гражданское. А может, это и не отец был. Высокий такой, волосы тоже светлые, голос как труба. Курил на кухне, пока Антона дожидался. Не знал, что тот в Ташкент уехал.

Сутулясь, я встаю со своего места и сквозь толпу старушек из НАТИ протискиваюсь к раздвижным дверям в тамбур, чтобы ускользнуть в соседний вагон. Там едут горнолыжники. Цепляясь за их снаряжение, я пробираюсь к свободному месту на одной лавке с дремлющим мужчиной в подпоясанной офицерским ремнем дубленке. Удобно устраиваюсь у окна. Сидящая напротив меня девушка, не отрываясь, смотрит в окно на пробегающие чередой дома и деревья. Мне немного странно видеть ее здесь, в колышущейся на рельсах электричке, ведь до этого ее всегда окружала застывшая под куполом читального зала тишина, которую время от времени нарушали работники абонемента, осторожно вышагивающие по железным лестницам книгохранилища. В том числе там звучали и ее шаги.