Максим Лапшин - К Лоле

Одной ученой женщине, мелькнувшей в первой главе и вышедшей на авансцену в четвертой, очень хотелось отправиться далеко в будущее. И хоть весу она была небольшого, всего сорок пять кило, машина с поставленной задачей никак не справлялась. Цель в будущем оказалась настолько отдаленной, что, по подсчетам теоретиков, до нее смог бы добраться только тот, чей вес составляет всего двенадцать килограмм. То есть ни карлику, ни самому юному путешественнику во времени туда было не добраться. В такое будущее можно было отправить разве что новорожденного, но какой в этом прок — он если и вернется, то, кроме «агу» и «утя», ничего не расскажет.

И тогда храбрая женщина решила — в будущее полетит одна моя голова! Непосредственно перед путешествием голову следует отделить от тела и, пока она еще что-то соображает, бросить в машину времени и нажать на кнопку «пуск». Будущее, в которое отправится голова, настолько технически совершенное, что выкатившуюся из странного прибора голову средствами искусной медицины там немедленно приставят к новому телу и не дадут ей пропасть.

«Но как ты вернешься обратно? — спросили у женщины восхищенные и немного испуганные современники. — Ведь тебе снова придется того… хрясь… в общем, даже не знаем, как это лучше назвать».

Именно над тем, что ответила мужественная женщина, я сейчас и раздумываю, глядя в разворот тетради с алыми звездами. Не исключено, что в ее планах было привезти из будущего такие технологии, которые позволили бы ее коллегам вторично спасти отсеченную голову. Правда, возможен и другой поворот событий. Хорошенько подумав, женщина сказала самой себе: «А зачем мне вообще возвращаться обратно? Новое тело, здоровые внутренние органы, не исключено, что и грудь больше, чем нынешняя! Если и стоит забираться в чертову машину снова, то лишь затем, чтобы отправиться еще дальше в будущее. Там мне, возможно, к здоровому телу приделают еще и новую голову, а то у меня на старой — морщинки вокруг глаз». Вслух она, конечно, ничего такого не высказала, вслух она произнесла что-то вроде «Наука требует жертв!». И правильно сделала, потому что представитель комиссии по делам незаконных мигрантов во времени был тут как тут и внимательно за ней наблюдал.

Звенит звонок. Лектор поспешно прощается, аудитория шумно, с единым вздохом облегчения встает.

Замолчав, я тем не менее не в силах остановить мчащуюся к слиянию истоков и финалов мысль. Фантазер? Выдумщик? Свистопляс? А чего вы ждали от молодого человека, чьи желания не исполняются, диплом ему не выдан, а сам он живет на стипендию размером с божью коровку? Сны и воображение — вот все, что у меня есть! Сны и воображение — вот мои воины! Сегодня после занятий и тщетных блужданий по зимней столице мы снова соорудим с ними на троих.

Звонок, как я уже сказал. Все встают, я продолжаю сидеть. Так мне легче выполнять хитроумные преобразования. Не те, о которых нам только что твердили на лекции, а свои собственные — из лиц в фиалки, из ниц на царство, из грязи в князи, из студенческой столовой в ресторан «Шевалье». Ну-ка, что у меня на этот раз? Превращу-ка я в чаек своих любознательных соседей по аудитории. Всех — и Марата, и Алину, и Юрия, и Николая — всех превращу в чаек, а лектора — ему особая честь — в пеликана в очках.

Чайки начинают вылетать из аудитории. Попутно они собираются в стайки, а я возвращаюсь к звездной тетради. Вновь погружаюсь в работу, ведь мне необходимо найти зависимость снов от возраста спящих, и я крайне близок к разгадке. Полученный результат я в следующем письме сообщу Лоле, завершив, таким образом, научную публикацию в трепетных традициях древности, когда книгу с решениями систем нелинейных уравнений называли не иначе как «Яшмовое зеркало четырех элементов». И посвящали свои труд парфюмерной шкатулке возлюбленной дамы.

Но вот досада, заскребла, зацарапала по странице ручка — чернила в ней — йок! Нужно обратиться за помощью к чайкам. Но их нет, все дружно вылетели вон: в аудитории пусто. Я — один, и лишь гипнотическое шевеление легких штор на окнах, облитых чем-то темно-синим и глубоким, а из звуков только мерное гудение люминесцентных ламп под потолком и далекие стуки на лестнице — неведомо чем и обо что.

Ботинок скользит на оброненном тетрадном листке. Я поднимаю его, и на нем — что это? Неужели стихи? Да — слабенькие, невыразительные, про бегство из этого мира, с блуждающей рифмой и нечетким размером, но все же — это стихи. А стихи дорого стоят.