Дженди Нельсон - Небо повсюду

– Какая очаровательная мелодия. Уверена, что теперь я и сама смогу ее сыграть. – Она закатывает глаза, ставит ящик на стол и падает на диван. – Хотя я рада, что ты опять играешь.

Я решаю рассказать ей:

– Собираюсь попробоваться на первый кларнет в этом году.

– Ох, Горошинка! – поет она. В буквальном смысле поет. – Мне медведь на ухо наступил, но слова эти – все равно музыка для моего уха.

Я улыбаюсь, но внутри у меня все переворачивается. На следующей репетиции я собираюсь сказать об этом Рейчел. Было бы гораздо проще, если бы я могла облить ее ведром воды, как Бастинду.

– Присядь со мной. – Бабуля хлопает ладонью по подушке рядом с собой.

Я присоединяюсь к ней и кладу кларнет на колени.

Она опускает руку на ящик:

– Это все твое. Читай. Открывай все конверты. Изучай записки и письма. Только знай, что там есть не только слова любви. Особенно в ранних посланиях.

Я киваю:

– Спасибо тебе.

– Ну ладно. – Она убирает руку с крышки. – Пойду прогуляюсь в город, навещу Бига в салуне. Мне нужно выпить чего-нибудь покрепче.

Она ерошит мне волосы и оставляет нас с ящиком наедине.

Я откладываю кларнет в сторону, ставлю коробку на колени и рисую пальцем круги поверх кольца с лошадями. Еще и еще. Мне и хочется открыть ящик, и не хочется. Возможно, это мой единственный шанс узнать маму поближе, кем бы она там ни была. Искательница приключений или сумасшедшая, героиня или злодейка, а может, просто запутавшаяся, сложная натура. Я смотрю на дубы по ту сторону дороги. Мох свисает с их ветвей оборванными шалями, и они стоят, как кучка серых заскорузлых мудрецов, обдумывающих вердикт…

Скрипит дверь. Я оборачиваюсь и вижу бабушку. Она нацепила ярко-розовое… нечто. Кофту? Мантию? Шторку для душа? Поверх еще более яркого сиреневого платья в цветочек. Волосы ее распущены; их дикие волны словно заряжены электричеством. Она накрасила губы баклажанного цвета помадой. На громадных ногах – ковбойские сапоги. Она выглядит прекрасно и безумно. Впервые со смерти Бейли она идет куда-то на ночь глядя. Бабушка машет мне, подмигивает и спускается по ступенькам. Я вижу, как она удаляется через сад. Выходя на дорогу, она оборачивается, придерживая волосы рукой, чтобы их не сдуло ветром.

– Слушай! Я считаю, что Биг продержится месяц. А ты?

– Шутишь? Две недели максимум.

– Твоя очередь быть шафером.

– Хорошо, – улыбаюсь я.

Она улыбается в ответ, и все ее царственное лицо лучится юмором. Сколько бы мы ни притворялись, но все равно для Уокеров нет ничего веселее, чем мысль об очередном браке дяди Бига.

– Будь умницей, Горошинка. Если что, ты знаешь, где нас искать.

– Все будет хорошо, – отвечаю я, ощущая на ногах тяжесть коробки.

Как только она уходит, я поднимаю крышку. Я готова. Вот они, все эти письма и записки, скопившиеся за шестнадцать лет. Я думаю о том, как бабуля быстро записывала рецепт, или мысль, или вообще какую-нибудь ерунду, которой хотела поделиться с дочерью или которую хотела запомнить сама. Может, клала в карман и держала там весь день, а потом, перед сном, кралась на чердак и опускала записку в ящик, в этот почтовый ящик, откуда никто не забирал письма, год за годом, не зная даже, прочтет ли дочь ее послания, не зная, прочтет ли хоть кто-нибудь…

Я тихо охаю, потому что ведь это абсолютно то же, что делала и я: писала стихи и разбрасывала по ветру в той же надежде, что кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь сможет понять, кто я такая, кем была моя сестра и что с нами случилось.

Я достаю конверты, пересчитываю их: пятнадцать. На всех стоит имя Пейдж, а рядом – год. Я нахожу первое письмо, которое бабуля написала дочери шестнадцать лет назад. Вскрывая конверт, я представляю себе, что рядом со мной сидит Бейли. Ну что ж, говорю я ей, давай познакомимся с мамой.

Ну что ж, говорю я сегодня всему миру. Как истинный бардакист, я говорю «ну что ж».

Ферма семьи Шоу возвышается над Кловером. Огромная территория перекатывается волнами золотистой зелени с самого холма до границ города. Я вхожу в железные ворота и направляюсь к конюшням. Тоби там: разговаривает с прекрасной черной кобылкой, снимая с нее седло.

– Не хотела тебя отвлекать, – говорю я и подхожу к нему.

Он оборачивается:

– Ленни! Ого!

Мы улыбаемся друг другу как полоумные. Я думала, что странно будет встретиться с ним теперь, но похоже, что мы оба в восторге. Я смущаюсь и начинаю гладить теплую влажную шерстку лошади. От ее крупа поднимается пар.