Дженди Нельсон - Небо повсюду

– Спасибо, что передадите их Джо, – благодарю я.

Боюсь, что у нее не хватит сил расстаться с розами.

– Рада была с тобой познакомиться, Ленни. Мне давно уже хотелось на тебя поглядеть. Уверена, Джо будет в полном восторге.

– Ленни! – слышу я разъяренный голос за спиной.

Пчелы в моем животе устроили вечеринку и пригласили ос и шершней. Ну вот, момент настал. Я оборачиваюсь и вижу, как по тропинке к дому идет Джо. Просто идет, не подпрыгивая на ходу. Похоже, гравитация теперь прижимает его к земле, как и прочих смертных.

– О, дорогой! – восклицает миссис Фонтейн. – Ты погляди, что принесла тебе Ленни. Ты видел когда-нибудь такие розы? Я – точно нет. Слово даю. – Дальше миссис Фонтейн говорит уже с цветами, вдыхая их густой аромат: – Я внесу вас в дом и найду вам красивую вазочку… А вы развлекайтесь, милые…

Она полностью скрывается в глубинах букета, и дверь за ней закрывается. Мне хочется побежать следом, схватить цветы, завизжать. Мне эти цветы нужнее, чем вам, дамочка! Но у меня есть дела поважнее: Джо, который молча источает злобу, стоя рядом со мной.

Как только хлопает дверь, он говорит:

– Ты, видимо, все еще не понимаешь, да? – В голосе его слышна угроза. Почти как если бы со мной заговорила акула. Он указывает на дверь, за которой розы испускают аромат афродизиаков и надежды. – Ты смеешься надо мной, что ли? Думаешь, все так просто? – На лице его проступает краска, глаза становятся все безумнее. – Не нужны мне крошечные платья и эти чертовы тупые волшебные цветы! – Он размахивает руками, как марионетка. – Я уже влюблен в тебя, Ленни, понимаешь? Но я не могу быть с тобой. Закрывая глаза, я сразу вижу тебя с ним.

Я стою перед ним, онемев. Конечно, он сказал пару неприятных вещей, но все они осыпались с меня. Единственное, что я помню, – это пять чудесных, чудесных слов: Я уже влюблен в тебя. В настоящем времени, не в прошедшем. К черту Рейчел Бразил! В меня стучатся целые небеса надежды.

– Дай мне объяснить, – прошу я, на сей раз уверенная, что помню свои строчки назубок, уверенная, что он меня поймет.

Он то ли стонет, то ли рычит, а потом говорит:

– Нечего тут объяснять. Я видел вас вдвоем. Ты лгала мне, раз за разом лгала.

– Мы с Тоби…

Он перебивает меня:

– Нет, этого я слушать не буду. Я рассказал тебе, что случилось со мной во Франции, и ты все равно… Я не могу тебя простить. Такой уж я человек. Тебе придется оставить меня в покое. Прости.

У меня подгибаются колени: я понимаю, что злость и обида от того, что его предали и обманули, уже победили в нем любовь.

Он машет рукой в сторону холма, где застал нас с Тоби, и говорит:

– Чего. Еще. Ты. Ожидала?

А правда, чего? Он признался мне в любви и в тот же день увидел, как я целуюсь с другим. Конечно, он не может меня простить.

Мне нужно что-нибудь сказать, и поэтому я говорю единственное, что понимает мое сбитое с толку сердце:

– Я так сильно влюблена в тебя.

Мои слова выбивают из него последний воздух.

Мир вокруг нас замирает, чтобы посмотреть, что случится дальше. Деревья склоняются ближе, птицы застывают в полете, цветы перестают дрожать лепестками. Как может он не поддаться этой огромной, сумасшедшей любви, которая охватила нас обоих? Никак не может, да?

Я протягиваю руку, чтобы коснуться его, но он отшатывается в сторону. Медленно качает головой, упорно смотрит в землю:

– Я не могу быть с человеком, который так со мной поступил. – Он переводит взгляд прямо мне в лицо и продолжает: – Я не могу быть с человеком, который поступил так со своей сестрой.

Эти слова опускаются на меня с категоричностью гильотины. Я, шатаясь, отступаю назад и рассыпаюсь на осколки. Он закрывает рот рукой. Может, он жалеет о том, что сказал. Может, думает даже, что зашел слишком далеко. Но это уже неважно. Он хотел, чтобы я поняла, и добился этого.

Я делаю то единственное, что еще в моих силах. Разворачиваюсь и бегу от него прочь, надеясь лишь, что мои ватные ноги унесут меня достаточно далеко. У меня, как у Хитклиффа и Кэти, случился мой Большой взрыв, любовь, которая бывает раз в жизни, и я все разрушила.

Мне хочется побыстрее добраться до Убежища, залезть под одеяло с головой и пролежать так несколько столетий. Задыхаясь от быстрого бега, я толкаю входную дверь и проношусь мимо кухни, но, заметив бабулю, возвращаюсь. Она сидит за кухонным столом, сложив на груди руки, с суровым и непреклонным выражением лица. Перед ней лежат садовые ножницы и мой экземпляр «Грозового перевала».