Пауло Коэльо - Мата Хари. Шпионка

Но я знаю одно: сколь бы бескрайним ни был лес, сколько бы ни таилось в нем опасностей, раньше или позже я выйду оттуда, и выйду победительницей. И тогда я буду великодушна и никому из моих хулителей не припомню, как они оболгали меня.

Хотите знать, чем я теперь займусь, пока в коридоре не раздадутся шаги, оповещая о том, что нам несут завтрак? Я стану танцевать. Я припомню каждую ноту и каждое движение, и мое тело будет двигаться в такт той музыке, что звучит сейчас во мне, и это напомнит мне о том, что я свободна!

Именно это я искала всю свою жизнь – свободу. Мне не нужно было любви, хотя любовь приходила и уходила и ради нее я делала то, чего ни в коем случае не должна была делать, и шла прямо в расставленные мне силки.

Но не будем торопиться. В то утро, когда я сошла с поезда в Берлине, жизнь – и без того стремительная – вдруг понеслась с невероятной быстротой, и мне стало трудно поспевать за нею.

Театр был окружен, а представление грубо прервано именно тогда, когда я с предельной сосредоточенностью – давно уж не приходилось мне танцевать в полную силу – вкладывала всю душу в танец. Вломившиеся на сцену солдаты заявили, что с этого момента все спектакли отменяются, а театр поступает в их распоряжение вплоть до дальнейших указаний.

Один из них зачитал обращение:

– «Мы с вами живем в черные дни, наша страна окружена врагами. Нам придется обнажить сабли, и я уверен, что, когда придет час, мы сумеем пустить их в ход» – так говорит наш кайзер!

Все еще ничего не понимая, я ушла к себе в уборную и едва успела накинуть халат на свой более чем откровенный театральный костюм, как в дверях появился задыхающийся Франц.

– Вам следует уехать, иначе вас арестуют.

– Уехать? Но куда? И, кроме того, разве на завтра мне не назначена какая-то встреча в министерстве иностранных дел?

– Все отменено, – сказал он, даже не пытаясь скрывать свое беспокойство. – Вам очень повезло, вы гражданка нейтральной страны, так что возвращайтесь туда немедленно.

Чего угодно я могла ожидать от своей жизни, только не возвращения в страну, из которой с таким трудом уехала.

Франц вытащил из кармана комок мятых купюр и сунул мне в руки.

– Забудьте о полугодовом контракте с «Метрополем». Тут все, что мне удалось раздобыть, плюс то, что нашлось в кассе. Не мешкайте, уезжайте. Ваши наряды отправятся следом, я лично займусь этим – если еще буду жив. Я немец, в отличие от вас, и меня призывают.

Я понимала все меньше и меньше.

– Мир сошел с ума, – сказал Франц, меряя шагами мою уборную. – Смерть родственника, как бы ни был он дорог, не повод, чтобы отправлять на смерть других людей. Но миром правят генералы, а им хочется довершить разгром Франции, начатый больше сорока лет назад. Их задача – не позволить Франции окрепнуть, потому что она и в самом деле с каждым днем становится все мощнее. Вот вам мое объяснение: это попытка удавить змееныша до того, как он войдет в полную силу и сам удавит кого угодно.

– Вы хотите сказать, что вот-вот начнется война? Из-за этого неделю назад мы с вами видели столько солдат?

– Именно. Только эта партия будет посложнее шахматной, потому что все страны связаны между собой альянсами. Долго объяснять, да и незачем. Пока мы с вами разговариваем, наши войска занимают Бельгию, Люксембург уже сдался, и сейчас семь отлично вооруженных дивизий идут к промышленным регионам Франции. Похоже, что, пока французы радовались жизни, мы тут искали повод на них напасть. Пока они возводили Эйфелеву башню, мы наращивали выпуск пушек. Я не думаю, что это надолго: вначале будет сколько-то жертв с обеих сторон, но потом снова воцарится мир. А вам все же было бы лучше переждать лихолетье в своей стране.

Речи Франца сильно удивили меня, похоже, он был всерьез обеспокоен моей безопасностью. Я приблизилась к нему и ласково коснулась его щеки.

– Не тревожьтесь, все уладится.

– Ничего не уладится, – огрызнулся он и грубо отшвырнул мою руку. – То, о чем я мечтал больше всего на свете, потеряно для меня навсегда.

Он схватил меня за руку, как будто и не он только что ее отбросил.

– В юности родители заставили меня выучиться играть на рояле. Я всегда терпеть этого не мог, и стоило мне вырваться из родительского дома, как немедленно все перезабыл. Все, кроме одного: самая прекрасная музыка превращается в какофонию, если инструмент расстроен. Когда я служил в армии, нам однажды дали увольнительную на двое суток. На глаза мне попалась афиша с изображением девушки. Хотя я никогда не видел модель, портрет пробудил во мне чувство, которое не должен испытывать ни один мужчина – любовь с первого взгляда. Когда я вошел в театр – за билет мне пришлось отдать больше, чем я получал в неделю, – я ощутил, как приходят в согласие мои расстроенные отношения с родителями, с армией, с родиной, с миром, будто невидимый настройщик умело подтянул колки моей души – и все оттого, что я увидел танец. И дело было не в диковинной непривычной музыке, не в атмосфере чувственности на сцене и в зале, дело было в этой девушке.