Агнес Раватн - Птичий суд

– Да, теперь настала очередь Багге, – почти неслышно пробубнила она.

Я взглянула на нее, на седые с желтизной волосы, щурящиеся глаза, на расплывшееся тело под красным фартуком. Она продолжала пробивать мои покупки.

– Хорошо купить немножко еды. Еды и чего-нибудь к ней.

Мне нечего было ответить, я забрала покупки и села на велосипед. «Очередь Багге. Что-нибудь еще». Я почувствовала себя сломанной, удивившись, почему так. Почему она, жалкая личность в убогом магазине под угрозой закрытия, заставляет меня так себя ощущать? И не потому, что я позволила себя сломать, не потому, что это было легко сделать. Потому что у меня были все причины чувствовать себя сломанной под нападками изощренных, намекающих комментариев, которые она выдавала мягким, язвительным голосом. Она попала в цель. Настала очередь Багге! Нет! Это не так, подумала я. Она могла с таким же успехом вырезать ножом надпись «блудница» у меня на лбу.

У входа в дом меня затошнило. В ту же секунду он вышел из ванной. Он было хотел что-то сказать, но я быстро прошла мимо него в кухню. Как это типично, думала я взбудораженно, нападки мелких людишек на тех, кто чего-то добился, много работал, посвятил себя чему-то и у кого что-то получилось. Это хуже всего для таких людишек, это напоминает им о собственном ничтожестве. Всего одна ошибка, и они сотрут тебя в порошок с радостным визгом. М-да, ну и ну, эти садовые работы плохо на меня влияют, после них я чувствую себя сверхчеловеком.

Он почти не выходил из своей комнаты с тех пор, как вернулся. Я едва слышала, как он изредка ходил в ванную и обратно. Он сообщил мне, что еду готовить не нужно, ни завтрак, ни ужин, пока он не скажет. Я мало что поняла из этого, но полномочий расспрашивать у меня не было. Но ведь должен же он что-то есть. И разве это не моя ответственность, разве не за это он мне платит? Я решила выманить его запахом свежеиспеченного хлеба. Он всегда настаивал на черном тыквенном магазинном хлебе, но это был рецепт ржаного хлеба из той самой тетрадки, который мог навести его на другие мысли.

Я смешала цельные зерна, грубую ржаную муку и патоку и замесила вязкое тесто. Поставив форму с тестом в духовку, я увидела в рецепте, что его надо не печь, а держать на пару! Пятнадцать часов, а сейчас только пять вечера, значит, он будет готов только к завтраку.

Около полуночи я решила протереть кухонные полки от пыли. Я не хотела и не могла произвести впечатление человека на страже. Форма дымилась. Я боялась, что он выйдет и заметит, что духовка работает посреди ночи, это точно означало бы для меня заявку на отъезд домой. Конечно, ничего страшного не случится, если я уйду к себе и прилягу, но что мне сделать, написать записку на случай, если он встанет ночью? Что еще это даст, кроме того, что откроет, как много я размышляла об этой проблеме? В два часа ночи я уселась с книгой на крошечный диван за обеденным столом.

Я проснулась, услышав, как он вышел из своей комнаты. О нет, хлеб! Я уснула. Что он теперь подумает? Сколько времени? Нет, на улице еще темно, я уснула всего на мгновенье. Я осталась лежать за обеденным столом, он вышел в коридор и прошел в ванную. Четыре часа утра. Я подумала, стоит ли мигом промчаться наверх, но ведь он мог выйти в любое время, и я осталась на диване. Вдруг раздался какой-то шум, похожий на короткое жужжание. Через пару минут все снова затихло. Потом какая-то возня и звук спущенного бачка в туалете. Он вышел из ванной, а я лежала неподвижно с барабанящим сердцем. Он остановился у кухни, духовка светилась, как старый атомный реактор. Он ушел к себе, и я успела увидеть его мельком перед тем, как он закрыл дверь. Я не должна была это увидеть. Если в мире и была одна вещь, которую я точно не должна была увидеть, так именно эта. У него была бритая голова. Он побрился наголо. Череп его блестел, но несколько случайных черных волосков остались.

Разрезая все еще дымящийся хлеб рано утром на следующий день, я услышала шаги на улице. Подбежав к двери, я заглянула в мутное стекло, увидела его силуэт в воротах: длинными, быстрыми шагами он шел по аллее. Я неслышно повернула ручку двери и оставила дверь приоткрытой. Его бритый затылок постепенно отдалялся в сторону шоссе, он был одет в черное. Почему я не заметила, как он вышел из дома? Ночная картина не выходила у меня из головы, меня тошнило. Объяснения можно было найти чему угодно, но не этому. Я зашла в его ванную. Он хорошо убрал за собой, нигде ни волоска. Я разделила хлеб на четыре части, завернула в пленку и убрала в морозилку. Ничего не вышло. Я вышла во двор и долго стояла, выглядывая его на шоссе. Никого. Он уехал. Немного помедлив, я пошла в сарай. Достала лестницу, положила ее на траву. Наполнила ведро водой с мылом, взяла тряпку и вышла.