Агнес Раватн - Птичий суд

– Но есть много вещей, которые меня интересуют, – осторожно подобралась я.

Он кивнул.

Я больше ничего не смогла сказать, по крайней мере так, чтобы это сочеталось с представлением Багге о моей скромности. Настенные часы забили сильнее. «Сам ты тик-так», – подумала я резко. Я могла бы сейчас спокойно встать в темноте сада, пытаясь заинтересовать его. Тогда бы ему было над чем задуматься. Тогда бы он увидел, что и мне не чуждо вести себя странно, что многие владеют этим искусством. Или я могла без предупреждения сказать: «Нет, хватит уже с меня вина», – и убежать наверх. «Добрый вечер!» Я знала, что бы я ни сделала, он бы не обратил внимания. Таким человек становится после длительного нарочитого одиночества. Ограниченным и бесчувственным, неспособным получать тепло от других людей. Что стало с его женой? Она уехала от него? Я поняла, что ему нравилось иметь зрителя своей жизни в моем лице. Это было необходимым распределением ролей, не оставляющим места для симметрии в каком-либо виде. Я чувствовала, что вот-вот опьянею. Это чувство усиливалось от тихой и шаткой нашей беседы и от полного отсутствия задушевности между нами. Я заметила, что мои пальцы нетерпеливо барабанят по столу. Он не позволял себе замечать такие вещи. Было видно, что ему более чем достаточно своей внутренней жизни. Мне же не было достаточно моей. Мне начинало надоедать, что мной пренебрегали. Снаружи была кромешная тьма и безветренно.

– Да-да. Например, как ваше здоровье? – вдруг сказала я, запнувшись, услышав свой голос, прорезавший тишину. Он поднял на меня глаза.

– Все хорошо, спасибо за беспокойство.

Его взгляд предупреждал меня: довольно. Сердце колотилось в груди, но я не отрывала глаз.

– Всегда пожалуйста, – произнесла я. У меня вырвался некрасивый смешок, который я быстро взяла под контроль. Вот какой я стала. Уродливая, глупая девчонка. Мучительная, надоедливая. Терять уже нечего. Что-то жуткое вскипело во мне. – Как зовут вашу жену?

– Зачем вам это знать?

– Разве она не скоро вернется домой?

– Пока нет.

Я ощутила, что не в состоянии управлять лицевыми мышцами, уголки рта поднимались в улыбке, я чувствовала себя Локи, сидя с непроизвольной ухмылкой и грязными от вина зубами. Отодвинув стул, поковыляла к себе.

Отражение в зеркале ванной стыдливо смотрело на меня. Глаза выпучены, как у лягушки, – такой взгляд у меня был всегда наутро после выпивки и глупостей. Было еще очень рано, я выпила три стакана воды разом и пару таблеток болеутоляющего. Руки тряслись. На краю ванны лежало полотенце Багге, все еще влажное, – я приложила его к лицу, вдыхая его запах. Теперь он отошлет меня обратно домой. Я долго мылась, одевалась и стояла у лестницы, прислушиваясь, не идет ли он. Я отчистила зубы от пятен вина, хорошенько оттерла лицо, накрасилась. Снова прислушалась. Он не просыпался. Осторожно спустилась вниз и прошла в кухню. Кофе получился очень крепким, я села за стол. Нервничала в ожидании, думая, что скажу ему, когда он встанет. Прошел час. Я поставила вариться новую порцию кофе. Еще час. Он никогда не спал так долго. Может быть, он взял такси после того, как я ушла спать, поехал в город, снял гостиницу и проститутку, чтобы наказать меня? Вдруг я разрыдалась, хотя прошло немного времени с тех пор, как я последний раз плакала. Я остановила слезы и прислушалась к звукам из спальни Багге, но ничего не услышала. Тогда я позволила себе поплакать еще. Смогу ли я сказать ему, когда он встанет, что у меня сегодня день рождения? От этой мысли меня бросило в жар. Занимался еще один погожий день. Я открыла дверь, на улице уже было тепло. Я ничто, подумала я. Я ничто, ноль без палочки. Брожу ни богу свечка, ни черту кочерга. Надо прекратить это. Я вышла в сад и пошла в сарай. Стыд и срам. Все чаще передо мной представала картина, я ничего не могла с этим поделать. Вот я лежу под ним как рождественский поросенок с картин Рубенса, со спущенными чулками. Тени в дверном проеме мигом охладили меня. Нет, нет. Я не должна возвращаться назад, я должна быть здесь. В животе что-то зашевелилось, я взяла ведро для прополки и перчатки и начала полоть, все быстрее и быстрее, до смерти боясь потерять работу. Вернулась в сарай за садовыми ножницами и откатила тележку к фруктовым деревьям. Начала с кустов за грушами. Тщательно обрезала шиповник, раз за разом наполняя тележку и складывая мертвые ветки в большую кучу. Я работала много часов, забыв голод. Вид моих загорелых рук в черных рабочих перчатках меня успокаивал. Загорелые лодыжки в рабочих ботинках. Работа в саду делала меня сильнее, крепче. Я отвезла последнюю порцию к куче, облила вокруг водой и подожгла. Я внимательно следила за огнем: граблями подгребала листья и ветки к огню с неугасающим рвением. Через плотные клубы дыма я увидела его.