Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф

– Если хочешь, приходи завтра, я с утра здесь буду, а сейчас мне пора.

Она ухватилась за ручку дверцы, но я не сдвинулась с места. Дверца уткнулась в мои коленки.

– Ну? – сказала Эвита.

Я не отступила («Пусть свидетель хоть рожает, допрашивай на месте, – поучал сыщик Фрэнк Уотерс из полиции Майами своего неопытного напарника Мелвина в книге „Неприятности с подковыркой“ [Браун, 1968]. – Никаких отговорок, никаких отсрочек. Не давай им времени на раздумья. Захвати свидетеля врасплох – и он тебе родную мать сдаст с потрохами»).

– Господи боже, да что с тобой? – Эвита в раздражении выпустила ручку. – Что ты так смотришь? Ну умер кто-то, это еще не конец света. Тебе шестнадцать! Вот будут у тебя трое детей и диабет, мужик бросил, дом заложен, тогда поговорим. А ты за деревьями не видишь леса. Если так уж надо, завтра приходи.

Она включила обаяние: улыбнулась и в голос подпустила завитушек, гладеньких и миленьких, словно бантик на коробке с подарком.

– Вы уничтожили мою единственную память о маме, – сказала я. – И не можете уделить мне пять минут?

Я разглядывала свои туфли с самым несчастным видом. Эвита умеет быть доброй только к обездоленным, все остальные для нее – мерзкие олигархи, не заслуживающие ничего, кроме тюрьмы и пыток.

Она ответила не сразу. Сперва поерзала, так что сиденье скрипнуло, разгладила платье на коленях.

– Знаешь, я пошла в «Эль Рио» с подругами… – тихо проговорила Эва Брюстер. – Выпила пару-тройку «камикадзе» [445], и вдруг мысли о твоем отце одолели. Я не хотела…

– Я понимаю. Так что вам известно о Ханне Шнайдер?

Эва скривилась:

– Ничего.

– Но вы не думаете, что она совершила самоубийство.

– Я такого не говорила! Понятия не имею, что там произошло. А ты странная девочка… Твой папа знает, что ты бегаешь повсюду, людей стращаешь? Вопросы всякие задаешь?

Я промолчала. Эвита еще раз взглянула на часы, что-то пробурчала о тренажерном зале (почему-то я догадывалась, что никаких занятий у нее не назначено, да и ладно, меня другое интересовало). Эва рывком открыла бардачок, вытащила пакетик антитабачной жвачки «Никоретте», забросила две штучки в рот, высунула из машины сперва левую, потом правую ногу, положила одну на другую, будто усаживаясь за барную стойку в «Эль Рио». Ноги у нее были – словно гигантские палочки-леденцы, только без красных полосок.

– Мне известно то же, что и тебе. То есть почти ничего. Единственное – не в ее это стиле. Убить себя, тем более повеситься… Я бы еще поняла, отравиться таблетками… И то под большим вопросом.

Она помолчала, задумчиво двигая челюстями и оглядывая пропеченную солнцем парковку.

– Года два назад учился у нас один мальчик, – заговорила она снова, бегло глянув на меня. – Хауи Гибсон Четвертый. Одевался как премьер-министр. Наверное, по-другому просто не умел. Четвертый в роду – а, как известно, продолжения обычно не имеют успеха у публики. Через два месяца после начала осеннего семестра мать нашла его повесившимся – вбил крюк у себя в комнате. Я огорчилась, конечно, когда узнала. Но не удивилась. Его папа – третий в династии, сам-то не великое творение природы. Приезжал за сыном в громадном черном автомобиле. Мальчик садился сзади, как будто папа – шофер. Так и уезжали, ни слова друг другу. – Эва хмыкнула. – Когда все случилось, мы открыли его шкафчик. Изнутри на дверце были приклеены разные картинки с чертями и перевернутыми крестами. Оказалось, он был одаренный художник, но что касается темы… Скажем так: поздравительные открытки у него бы вряд ли кто заказал. Словом, признаки есть всегда. Я не специалист в этой области, но считаю, самоубийство ни с того ни с сего не бывает.

Она еще помолчала, глядя в землю и на свои фиолетовые туфли.

– Безусловно, у Ханны не все в жизни было гладко. Иногда она допоздна засиживалась в школе, хотя зачем бы? История кино, что там готовиться-то, сунул DVD в плеер, и все тут. Мне кажется, ей просто хотелось поговорить с кем-нибудь. И закидоны свои у нее были. В начале учебного года каждый раз уверяла, что последний год работает. «А потом все! В Грецию поеду». Я ей: «Что тебе делать в Греции»? А она: «Любить себя». Надо же! Обычно я эту психологическую ерунду на дух не переношу. Никогда не покупала книжки по аутотренингу и прочему. Тебе уже за сорок, а ты до сих пор не научилась заводить друзей и общаться с людьми? Ты все еще нищий папа, а не богатенький папик? Ну так я тебя огорчу: и дальше то же самое будет.