Алессандро Барикко - Юная Невеста

– Кто я такой? – переспросил он, глаз не сводя с ее губ.

– Можете что-нибудь выдумать, – сказала Юная Невеста.

Тогда он улыбнулся, глядя на нее в молчании, и уже не очень понимал, что происходит.

– Я живу не здесь, – сказал.

– А где?

– Да так, в другом месте, – отмахнулся мужчина и добавил, что он – ученый.

– Что изучаете?

Он объяснил, причем сам не зная почему, тщательно выбирал слова – хотел, чтобы девушка действительно поняла.

– Вы это выдумали? – спросила она.

– Нет.

– Правда?

– Клянусь.

Он придвинулся, чтобы поцеловать ее в губы, но она откинулась назад и, вместо того чтобы подарить ему поцелуй, взяла его руку, положила себе на колено и стала потихоньку двигать вверх, к подолу платья, но движение это, незаметное, скаредное, миллиметр за миллиметром, не поддавалось разгадке и не выдавало истинных намерений. Она и сама в тот момент не знала, чего ищет. Но ощутила, как где-то внутри, в глубине тела возникает абсурдное желание, чтобы рука этого мужчины касалась ее. Не то чтобы этот мужчина нравился ей, он ей был безразличен, она скорее испытывала настоятельную потребность что-то исторгнуть из себя, и раздвинуть ноги под мужскою лаской ей казалось способом самым коротким или простым. Смерила его ничего не значащим взглядом. Мужчина молчал. Потом осторожно просунул руку под платье. Спросил, откуда она и кто. Юная Невеста ответила. Припоминая, высоко ли натянуты чулки, и скоро ли пальцы мужчины коснутся кожи, заговорила. Никак не ожидала услышать собственный голос, спокойный, почти холодный, произносящий слова правды. Сказала, что выросла в Аргентине, и, поражаясь сама себе, поведала мечту отца: пампа, стада скота, огромный дом, затерянный в небытии. Рассказала о семье. В этом не было смысла, но я ему все рассказала. Он медленно, с некоторым изяществом гладил мое колено, ладонь его иногда застывала, и двигались только пальцы. «То, что казалось легким в Италии, – рассказывала я, – там оказалось куда более сложным». И сама не заметила, как впервые выдала свой секрет, поведав, что в какой-то момент отцу пришлось продать все, чем он владел в Италии, чтобы не расстаться с мечтой. «Он был упорен в своих иллюзиях и отважен в заблуждениях, – сказала я. – И он продал все, что у нас было, чтобы расплатиться с долгами и начать все сначала немного восточнее, там, где трава показалась ему такого, как надо, цвета и гадалка предсказала безграничное запоздалое везение». Мужчина слушал. Смотрел мне в глаза, потом опускал взгляд на губы – я-то знала почему. Рука его забралась под платье, поднималась все выше, и я это позволяла, ведь именно этого по какой-то таинственной причине мне и хотелось. Говорила, что там были правила, которых мы не понимали, а может, не понимали землю, воду, ветер, животных. Были там старинные войны, к которым мы примкнули последними, и покрытая тайной идея собственности, и ускользающее понятие правосудия. А также невидимая тяга к насилию, легко ощутимая, но совершенно непроницаемая, не поддающаяся разгадке. Не припомню точно когда, говорила Юная Невеста, но в какой-то момент ко всем нам пришла уверенность, что все идет прахом и, если мы останемся еще хоть на один день, больше никак не получится вернуться назад. Мужчина склонился, чтобы поцеловать ее в губы, но она откинула голову, потому что должна была выразить в словах некую истину, которую впервые провозглашала в полный голос. «Мужчины моей семьи глядели друг другу в глаза, – сказала она, – и только отец не потупил взгляд. Так я поняла, что для нас спасения нет».

Не переставая ласкать меня, мужчина смотрел мне в лицо, возможно пытаясь понять, так ли уж важно для меня то, что я рассказываю. Я умолкла, вгляделась в него томным взглядом, как я понимала – вызывающим. Почувствовала его руку под платьем, между ног, и вдруг поняла, что могу делать с этой рукой все, чего захочу. Это невероятно – но, когда произносишь истину, долгое время скрываемую, становишься более надменным, или самоуверенным, или – ну, не знаю, сильным, что ли. Я чуть-чуть откинула голову назад и закрыла глаза, ощущая, как эта рука поднимается все выше и выше к бедрам. Хватило легкого вздоха, чтобы она продвинулась туда, где заканчивались чулки и начиналась голая кожа. Я спросила себя, в самом ли деле получится ее остановить. Открыла глаза и сказала, голосом сладким до абсурда, что мой отец вечерами проделывал в точности тот же самый жест своей одеревеневшей рукой – садился рядом и, пока братья безмолвно выходили из комнаты, точно так же залезал мне под юбку своей ссохшейся, деревянной ладонью. Мужчина остановился. Вернулся к колену, но без резкого жеста, попросту так, будто уже давно собирался это сделать. «То был уже не отец, которого я знала, – говорила Юная Невеста, – то был сломленный человек. Мы были одни, настолько одни, что, если пролетал ястреб, это уже было явлением, а если кто-нибудь спускался к нам со склона холма – целым событием». Она была обворожительна, когда говорила это: взгляд, затерянный в темных далях, твердый голос. И мужчина склонился, чтобы поцеловать ее в губы, и в этом жесте он сам не мог бы отличить неодолимое желание от рыцарственной потребности защитить. Юная Невеста позволила поцеловать себя, потому что в этот момент поднималась по склону истины и всякий другой жест ей был безразличен – ведь шла она в иные края. Язык мужчины она едва ощутила, ей это было не важно. Ощутила, но периферическим восприятием, что рука под платьем приближается к паху. Оторвалась от губ мужчины и сказала, в конце концов, что единственный выход, какой они нашли, было вступить в соглашение с тамошними людьми, а это означало, что мне предстоит выйти замуж за человека, едва знакомого. Он даже не был уж слишком неприятным, – улыбнулась Юная Невеста, – но я была обручена с юношей, которого любила, здесь, в Италии. Которого люблю, – поправилась я. Чуть-чуть раздвинула ноги и позволила пальцам мужчины проникнуть в лоно. Так, я сказала отцу, что никогда этого не сделаю и уеду, как всегда и предполагала, чтобы выйти замуж здесь, и ничто не помешает мне так поступить. Он сказал, что этим я его погублю. Сказал, что, если я уеду, он покончит с собой на следующий день. Мужчина раскрыл мое лоно пальцами. Я сказала, что убежала ночью, с помощью братьев, и не оглянулась назад, пока не пересекла океан. И когда мужчина сунул пальцы в мое лоно, я сказала, что на следующий день после моего бегства отец покончил с собой. Мужчина остановился. Говорят, будто он пьяным свалился в реку, добавила я, но я-то знаю, что он выстрелил себе в голову из ружья, ведь он в точности описал мне, как это сделает, и заверил, что в последний миг не испытает ни страха, ни сожалений. Тогда мужчина посмотрел мне в глаза, желая знать, что происходит. Я с нежностью взяла его руку и вынула из-под платья. Поднесла ее к губам и на миг взяла его пальцы в рот. Потом сказала, что буду ему безмерно благодарна, если он будет столь любезен и оставит меня одну. Он глядел, ничего не понимая. Я буду вам безмерно благодарна, если сейчас вы будете настолько любезны, что оставите меня одну, повторила Юная Невеста. Мужчина задал вопрос. Прошу вас, сказала Юная Невеста. Тогда мужчина встал, повинуясь рефлексу хороших манер, не понимая, что с ним произошло. Сказал какую-то вежливую фразу, но все не уходил, продлевая то, чего не ведал. Наконец сказал, что это – не самый подходящий способ занимать мужчину в таком месте. Не могу не признать вашей правоты и прошу принять мои извинения, сказала Юная Невеста: но спокойно, без тени сожаления. Мужчина отвесил прощальный поклон. Много раз за всю свою жизнь он пытался забыть об этой встрече, но безуспешно; или рассказать о ней кому-то, но не находил нужных слов.