Лорен Грофф - Судьбы и фурии

Однажды он выглянул в этот сад, и его поразило то, как жизнь подсолнуха похожа на жизнь человека: ты счастливчик, один из немногих, кому удалось пробиться на свет из почвы, ты прекрасен и полон надежд. Ты силен, и твое лицо обращено к теплу и свету. Но затем твоя голова переполняется семенами мыслей и начинает клониться вниз. Ты темнеешь и теряешь яркие лепестки волос. Твой стебель слабеет, и ты сжимаешься в предчувствии скорой зимы…

Тогда Лотто часто говорил репликами своих героев, подражая их голосам, расхаживал по комнате, то напыщенно и важно, то семенил, как прислуга. Одиннадцать главных пьес, две дополнительные, теперь уже не кажущиеся такими уж важными. Создавая их, Лотто в то же время и играл в них, в каждой из них, каждую роль. И его зрителями были стены, подсолнухи и стройная спина Матильды, работающей в саду.

Когда Лео накинул рубашку, натянул свитер, куртку и обул мокасины, Лотто отошел от окна. Он вышел на дорогу и сделал вид, что направляется к входной двери. В тот момент, когда Лео вышел на крыльцо и принялся возиться с замком, Лотто окликнул его, и он обернулся.

– О, привет, – сказал Лео. – Ты ко мне? Я рад. Честно говоря, я чувствую себя виноватым. Я собирался одеться потеплее и пойти к тебе, обсудить наш проект, но эта композиция так настойчиво требовала внимания, что я застрял с ней, и она меня выжала до капли. Идем на ужин? Можем по пути обсудить наши дела.

– Да, пойдем, – согласился Ланселот. – У меня уже миллион идей, мне кажется, они кипят у меня в подкорке. Я думал, если прогуляюсь, смогу от этого избавиться, но в этом и есть проблема идей. Чем дальше ты пытаешься от них сбежать, тем больше новых находишь.

– Прекрасно, – отозвался Лео. – Рад это слышать. Давай рассказывай.

К тому времени, как они добрались до стола и принялись за ужин, Ланселот поведал ему пять своих лучших идей. Лео разрумянился от холода и был довольно мрачен.

Он передал кому-то блюдо с запеченными овощами и сказал:

– Нет. Ничего из этого не годится. Понимаешь, мне нужна искра, чтобы загореться и что-то написать. А эти искру не высекают. Мне жаль.

– Хорошо, – легко согласился Ланселот и уже собрался перейти к следующей пятерке, как вдруг рука легла ему на плечо, а чей-то голос крикнул в самое ухо:

– Лотто!

Он оглянулся и в первую секунду непонимающе уставился на… Натали.

Натали! Из всех людей на Земле это была именно она! Натали, с ее носом-картошкой и тонкими черными усиками. Лотто слышал, что она неплохо наварила на развитии Интернета, но затем обналичила все свои акции и стала такой богатой, что могла позволить себе заниматься исключительно любимым делом. И этим делом – как неожиданно – была скульптура! Натали с ног до головы была покрыта белой пылью штукатурки. А еще она поправилась. Хотя, если смотреть правде в глаза, они все поправились. Темные круги под глазами все еще были наполнены странной горечью. После они много обнимались и обменивались приветствиями, Натали села рядом с Лотто и завалила его новостями. Но когда Лотто повернулся к Лео, чтобы представить их друг другу, оказалось, что Лео давно подчистил свою тарелку, собрал со стола посуду и растворился в воздухе, а после всплыл неожиданным письмом в почтовом ящике Ланселота. В письме говорилось о том, что на него давит груз незаконченного заказа и он сможет целиком сосредоточиться на их опере, только когда закончит.

Так что ему очень и очень жаль.

Почерк у него был такой мелкий и разборчивый, что напоминал печатный текст.

И ПОТЯНУЛИСЬ ИЗВИНЕНИЯ ОДНО ЗА ДРУГИМ. Четыре дня проскользнули строчками: «Я знаю, как это ужасно, Ланселот, мне невероятно стыдно, но я не могу бросить заказ. Честно говоря, он меня уже убивает». То, как жутко он краснел каждый раз, когда они сталкивались, лишь подтверждало его слова. Всякий раз, когда Лотто приходил в его студию в лесу и заглядывал в окна, заставал мальчика за лихорадочной работой, так что у него не было причин на него сердиться, он видел, что Лео не болтается без дела и не валяется целыми днями, почесываясь, как ленивец. Это делало ожидание еще мучительнее. В конце концов его страдания обратились в нервный шепот, которым он жаловался Матильде по телефону в прачечной главного здания, – связь здесь была ужасная, они были совершенно оторваны от мира.

Матильда старалась его ободрить и издавала милые, утешительные звуки, но на часах было всего пять утра, и получалось у нее не очень убедительно.

– Как насчет небольшой шалости по телефону? – предложила она наконец. – Немного страсти и всяких милых пошлостей на расстоянии? Возможно, это тебя немного успокоит.