Лорен Грофф - Судьбы и фурии

– Да, жена, – сказал Ланселот. – Матильда. Она просто святая. Самый чистый человек из всех, кого я знаю. Глубокоморальный и честный, на дух не переносящий глупость или обман. Я еще не встречал женщин, умудрившихся сохранить девственность до брака, но ей это удалось. Матильда терпеть не может, когда кто-то чужой убирает за нами всю грязь, потому всегда сама убирается в доме, хотя мы вполне можем позволить себе горничную. Но она делает все это сама. Абсолютно все. И все, что я пишу, в первую очередь всегда пишу для нее.

– Значит, у вас великая любовь и все такое? – легко произнес Лео. – Должно быть, это здорово выматывает – жить со святой.

Перед внутренним взглядом Лотто снова возникла жена. Высокая, с ореолом белокурых волос.

– Это так, – кивнул он.

– Ого, кажется, мы засиделись, – внезапно сказал Лео. – Мне пора приниматься за работу. Я ночное существо. Увидимся вечером?

В этот момент Ланселот внезапно понял, что они остались одни в помещении, а почти все светильники давно погасли. На часах было уже три часа ночи – Лотто никогда еще так поздно не ложился. К тому же он был пьян. Он не мог подобрать слова, чтобы описать, каким удивительно близким и знакомым ему показался Лео. Ему хотелось сказать – да, у него тоже был замечательный отец, отец, который всегда его понимал. Хотел сказать, что и он сам тоже жаждал такой жизни – чистой и простой. И что для него работа – наивысшее удовольствие.

Студия Лео располагалась за полем и лесом, но когда они вышли из главного здания, мальчик сразу попрощался и растаял в воздухе быстрее, чем облако пара, вырвавшееся из его рта.

Лотто не осталось ничего, кроме как побрести к себе. Единственное, что утешало, – мысли о завтрашнем дне.

Секреты отклеивались от него один за другим. Отслаивались, точно кожица лука. Кто же знал, что он встретит здесь настоящего, сердечного друга?

Лотто лег в постель, глядя, как огонь сонно облизывает стены камина, и сам не заметил, как провалился в глубокий сон, такой, каким не спал уже очень много лет.

ТУМАННОЕ УТРО ЗАЛИЛО ОКНА ГОРЯЧИМ МОЛОКОМ. Лотто завтракал на веранде, в его плетеной корзинке теснились овощной суп и фокачча, хороший сыр чеддер, сельдерей, несколько очищенных морковок, яблоки и печенье. День выдался чудесный, подернутый серо-голубой дымкой, и Лотто просто не мог оставаться дома. Он жаждал работать.

Вечером он натянул ботинки и холщовую куртку и отправился в лес. Холодок лизнул его лицо и разлился внезапным теплом в его груди. Тепло родило желание, а желание увлекло его к самой уединенной скале в округе, глубокому холоду, пробивающемуся сквозь теплое, зеленое ложе из мха, где Лотто, спустив штаны до колен, отчаянно занимался самоудовлетворением. Однако сегодня мысли о Матильде не принесли ему облегчения. Она ускользала от него, терялась, и в итоге он скатился до банальных фантазий об азиатской нимфетке в школьной форме. Ветки деревьев бились и хлестали где-то вверху, по ним прыгали черные точки ворон. Лотто двигал и двигал рукой, пока его не захлестнуло удовольствие. Последнее движение – и ладонь соскользнула.

Озеро у его ног было спокойным, усыпанным оспинами недавно прошумевшего дождя. Лотто так волновался, что его желудок скручивало жгутом. Он терпеть не мог откладывать работу, когда накатывало вдохновение. Это все равно, что затыкать уши, когда твоя муза поет [или, скорее, шумит]. Лотто направился к студии Лео. В лесу вокруг него сгустилась такая жуткая тишина, что ему невольно вспомнились страшные истории, которые он читал в детстве. Чтобы немного отвлечься, Лотто начал напевать их на манер песен. Когда он наконец добрался до студии Лео, розового дома в стиле псевдо тюдор, укутанного папоротниками, чуть светящимися в тусклом дневном свете, то ощутил легкое разочарование – он надеялся, что коллега будет ждать его на крыльце.

Но вокруг не было ни души, а все занавески на окнах были задернуты. Лотто сел на траву у березы, раздумывая, как ему быть. Когда стемнело, он подобрался поближе и заглянул в окно. Свет не горел, но занавески были раздвинуты, и внутри слышалось какое-то движение.

Лео стоял посреди комнаты, голый до пояса, с закрытыми глазами и забавно всклокоченными, спутанными волосами. Его усыпанное веснушками лицо казалось совсем детским. Он размахивал руками, время от времени подбегал к разбросанным по пианино бумагам, делал какие-то пометки, а потом снова возвращался на место и закрывал глаза. Его ступни были такими же огромными, как кисти рук, и так же, как и руки, покраснели от холода. Как странно было видеть другого человека распятым на творческом кресте. Лотто вспомнил, как часами пребывал в муках творчества, и подумал, как глупо, должно быть, выглядел в глазах окружающих. Вспомнил глухой шкаф без окон в их квартире, который они переделали в кабинет. Лакированный прекрасный чердак в загородном доме, где он стоял над раскрытым сборником Шекспира, как пастор перед Библией, а в его окна глядел пышный сад, по которому сновала Матильда…