Лорен Грофф: Судьбы и фурии

Ей пришлось дослушать до конца, чтобы понять, что это – «Тимон Афинский», ее самая нелюбимая пьеса Шекспира. Лотто начал следующую сцену. Бог ты мой, он отыгрывал всю пьесу целиком. Пустому залу. Один.

Матильда позволила себе улыбнуться, стоя под покровом темноты и наблюдая за этим милым, забавным человеком, но улыбка все ширилась и ширилась у нее в груди, грозя перерасти в смех, который она сдерживала с большим трудом, заставляя себя дышать ровно. Потому что, ну, вы только посмотрите на этого великана, блуждающего по сцене. Истекающая кровью агония старой мечты об актерской карьере. Матильда думала, что эта его часть давно мертва, но нет, она была жива. Хотя и вела себя неестественно громко. Он не был тем актером, каким сам себя считал.

Матильда все еще стояла в темных складках занавеса, когда Лотто закончил и принялся кланяться. Потом он вдохнул, снова стал самим собой и выключил лампы. Он вышел из зала, но Матильда не отправилась следом, чтобы себя не выдать. Он прошел так близко, что она уловила ускользающий шлейф запаха – пот, кофе, его собственный аромат, а еще, возможно, бурбон.

Она подождала, пока за ним захлопнется дверь и эхо этого звука растает, а затем снова на ощупь выбралась из темноты на замороженную улицу, вскочила в такси и наперегонки помчалась за ним домой. Она опередила его всего на несколько минут, но, когда он вошел и прижался головой к ее плечу, она услышала запах зимы в его волосах. Она ласково обняла его голову, чувствуя, как в нем живет его тайная радость.

ПОЗЖЕ ОНА НАПИСАЛА ПЬЕСУ «VOLUMNIA», используя nom de plume [69].

Ее поставили в небольшом театре на пятьдесят мест. Матильда посвятила ей всю себя.

[И не удивилась, когда никто не пришел.]

ЭТО БЫЛО ТАК ДАВНО, и она была совсем маленькой. Между тем, что она помнила, и тем, что являло собой сплошной мрак, но даже в нем виднелся небольшой просвет. Четырехлетний ребенок – почти младенец. Слишком жестоко ненавидеть ребенка за то, что он совершает детские ошибки. Возможно, это всегда было так, и возможно, у этого было какое-то объяснение, но все это время внутри ее выдуманной истории жила настоящая, неоспоримая, с которой Матильда без конца вела ужасную и молчаливую битву. Она заставляла себя верить в то, что ее лучшая история и была настоящей, даже если худшая настойчиво прорывалась наружу.

Когда ей было четыре года, она услышала, как ее младший брат шумит на втором этаже бабушкиного дома, пока вся семья ест фазанов, подстреленных ее отцом тем же утром. В окно она видела всех под большим деревом. Они ели багет, рагу, пили вино. Мама откинула голову, подставив нежное, как роза, лицо солнечному свету. Отец прикармливал Бибиче со стола. Рот бабушки напоминал не обычную «л», а скорее тире, что было верным признаком ее радости. Листва шумела, и мир был прекрасен. В воздухе витала смесь хорошего навоза и вкусный аромат бретонского пирога на десерт, который дожидался своего часа на кухне. Она сидела на горшке, пытаясь справиться со своими делами, но пение и топот наверху были куда интереснее. А ведь он, дрянной мальчишка, должен был спать.

Девочка поднялась по лестнице, собирая пальчиками пыль. Открыла дверь в комнату. Брат увидел ее и издал странное ликующее кукареканье. «Ну, давай», – сказала она ему, и он поковылял к ней.

Она проследовала за ним на лестницу из старого дуба, отливающую золотом, отполированную бесконечным хождением вверх-вниз. Брат неуверенно замер на верхней ступеньке, пошатнувшись, протянул ручку к ней, уверенный, что она поможет, но вместо этого она подставила ему подножку. Она не хотела этого делать, ну, не совсем так, возможно, какая-то часть ее и хотела, а возможно, и вся. Так или иначе, он оступился, и она проследила за тем, как малыш скатился по лестнице и как его голова, ударяясь о ступеньки, издавала звуки, точно кокос: бух-бубух.

А затем он свалился и замер, точно куча грязной одежды.

Когда она подняла голову, увидел свою десятилетнюю кузину, стоящую в дверях ванной на втором этаже открыв рот. И как она не заметила ее раньше?

Это была ужасная история. Но именно ее знали и рассказывали все. Она была реальной, не менее реальной, чем все остальное. Петля.

Матильда так никогда и не смогла до конца поверить в то, что все было именно так. Она была уверена, что это движение ногой было случайностью. Она не верила и в то же время верила, а какая-то часть ее была в этом уверена. Это противоречие и стало причиной всего.