Лорен Грофф: Судьбы и фурии

Факты – упрямая вещь. До того как все это случилось, ее очень любили. Во всяком случае, любовь была, это совершенно точно. Толкала она его или нет, результат был один – они не смогли ее простить. Но ведь она была такой маленькой. И как это вообще возможно, как могли родители так с ней поступить, как могли не простить ее?

БРАК – ЭТО МАТЕМАТИКА.

Он не просто множится, как можно подумать, он растет экспоненциально.

Перед нами худой нервный юноша в костюме, слишком коротком для его роста, и девушка в зеленом шелковом платье с разрезом до бедра и белой розой за ухом.

Боже, как они молоды.

Женщина, стоящая перед ними, – священник Униатской церкви, ее седые пышные волосы сверкают в мазке солнечного света, падающего из кружева окна. Снаружи просыпается Поукипзи. Позади тихо всхлипывает мужчина в форме уборщика. Рядом еще один, в пижаме и с таксой. Их свидетели.

Глаза присутствующих сияют. В воздухе витает аромат любви. Или, возможно, секса. Или это одно и то же.

– Я согласна, – сказала она.

– Я согласен, – сказал он.

Это была правда.

Они были согласны. И будут.

«Наши дети будут охренительно красивы», – подумал он, глядя на нее.

«Дом», – думала она, глядя на него.

– Теперь можете поцеловаться, – сказала священник.

Они поцеловались. И будут.

Потом они благодарили всех и смеялись, бумаги были подписаны, поздравления высказаны, и все замерли на секунду, не желая покидать это изящное, пропитанное нежностью помещение. Молодожены еще раз смущенно поблагодарили всех и вышли за дверь навстречу холодному утру. Они были румяны и смеялись. Они заходили туда, будучи отдельными числами, а вышли числами в квадрате.

ВСЯ ЕЕ ЖИЗНЬ.

Попугай за окном. Лоскуток голубого полудня в лондонском сумраке. Годы и годы разделяли ее и то, что можно было действительно назвать жизнью, глубокой и полноценной. Разделяли ее и тот день на каменистом пляже, а также тех существ в естественном бассейне на берегу. Ее и все эти обычные дни, когда она прислушивалась к шагам в доме и знала, что скрывается за ними.

Это правда. В повседневной рутине была своя прелесть и жизнь, и она была ярче, чем все огни и все события. Сотни раз Матильда занималась работами в своем вишневом саду, и каждый раз чавканье лопаты, погружающейся в почву, само это движение, напряжение, а затем богатый запах грязи сопровождались теплом, которое она обнаружила и в этом доме, и в этом саду. Каждый день она просыпалась в одном и том же месте, оттого что муж приносил ей чашечку кофе с тающим вихрем сливок. Эти проявления добра были почти незаметны. Перед уходом он целовал ее в макушку, и она чувствовала, что уже ждет следующей встречи с ним. Их брак состоял не из церемоний, вечеринок, премьер, особых событий или невероятного секса, а из таких молчаливых проявлений любви.

Но в любом случае эта часть завершена. Как жаль. Ее ладони, обнимающие горячую чашку чая, выглядели, как мотки запутанного каким-то ребенком вязания. За несколько десятков лет ее тело превратилось в одну большую судорогу. Но ведь было время, когда она была сексуальной, а если не сексуальной, то, по крайней мере, достаточно интригующей. И теперь, глядя в это чистое окно, она видела все, как было, и не жалела ни о чем.

[ «Неправда, Матильда», – услышала она чей-то шепот у уха.]

О боже! Да, было кое-что. Одно, но очень сильное сожаление. И оно тянулось за ней всю ее жизнь.

Она сказала ему «нет».

Она с самого начала почти никого не подпускала к себе. В ту первую ночь, когда перед ней возникло его молодое, сияющее лицо. Вокруг пульсировали в танце человеческие тела, а в ней самой в тот момент вдруг вспыхнуло отчетливое осознание: вот и он. Он пришел к ней, мир, которого она не знала, даже будучи ребенком. Пришел из ниоткуда. Именно в ту удивительную ночь, испещренную вспышками молний, в охваченном бурей кампусе, в компании с жарой, песнями, сексом и животным страхом. Он увидел ее, а затем нырнул в толпу, пробился к ней и взял ее за руку, этот золотой мальчик, ее тихая гавань.

Он предлагал ей не только всего-смеющегося-себя, но и свое прошлое, которое сделало его таким, каким он был, предлагал свое теплое пульсирующее тело, которое возбуждало ее своей красотой, предлагал сжавшееся в ожидании будущее, а кроме того – факел, который он нес перед собой в темноте, его веру, слепую и моментальную, что в ней самой тоже есть что-то хорошее. Вместе с этим даром пришло и горькое семя сожаления, ведь между той Матильдой, которой она была, и той, которой хотела бы быть, лежала пропасть.