Лорен Грофф: Судьбы и фурии

Несмотря на то что Чолли был уже стар, он чувствовал себя собранным, как никогда. Он налил себе бурбона, а затем, решив, что стакан ему ни к чему, взял всю бутылку и отправился с ней на чердак. Он провел всю ночь, листая первые (и очень ценные) наброски пьес Ланселота Саттервайта, сложенные в аккуратные архивные коробки, в поисках того самого, первого, отпечатанного на нелепой желтой бумаге черновика «Источников». Он стоит больше, чем весь этот дом. Но он его не нашел.

Теперь эта работа не была частью большой семьи его пьес.

Пьеса, которую Матильда целую вечность назад забыла спрятать, была украдена одним молодым человеком, который однажды проснулся на рассвете в чужом доме, к своему стыду и ужасу. Выпустив на темную улицу песика, чтобы тот мог сделать свои дела, он, не включая свет, приготовил фруктовый салат и кофе, а потом унес бумаги под рубашкой, согревая их теплом своей кожи. Но это уже не имеет значения. У Ланда были все причины поступить именно так.

Мальчик, который позже объяснил свое воровство в письме, оставленном в большой голубой чаше с помидорами, кожей чувствовал то, что один-единственный человек знал наверняка.

ПОСЛЕ ДВУХ ЛЕТ СВОЕГО ВДОВСТВА Матильда навестила Ланда в Нью-Джерси, во время постановки «Бури». Он играл Калибана. Справлялся он хорошо, но ему не хватало искры. Всем известно, что дети гениев редко бывают гениями. Его самым главным талантом было великолепное лицо, которое он скрывал под резиновой маской.

После того как занавес закрылся, она шагнула в сумрак. Сама она не была замаскирована, потому что думала, что теперь в этом нет необходимости. К ней вернулся здоровый вес и натуральный цвет волос – коричневый.

Ланд стоял лицом к театру и курил. На нем был грим, горб и лохмотья.

– Что скажешь, Матильда? – спросил он поверх водоворота людей, спешащих на обед, к няньке или в бар.

Боже, какой взгляд был у него в этот момент! Как если бы он заглянул в ее темное сердце, и увиденное заставило его утопиться.

Что ж, это правда. У Лотто были такие же железные моральные принципы. Знал ли он обо всем, что она сделала, о том, кем она была, о злости, которая вспыхивала у нее внутри, как молния? О тех минутах, когда она слышала, как он пьяно хвалится на вечеринках, и просто ненавидела те слова, что вылетали из его красивого рта. О том, как она хотела собрать и сжечь туфли, которые он раскидывал по всему дому, о том, как небрежно он обращался с людьми и их чувствами, о его эго, более тяжелом, чем гранитный фундамент их дома. О том, как ее временами начинало тошнить от его тела, тела, которое однажды принадлежало ей, а теперь превращалось в кости.

Этот жир на талии и волосы…

Если бы он знал, смог бы простить ее?

Боже, да конечно смог бы.

Она остановилась. Стой спокойно, сказала она себе, а потом улыбнулась бедному Ланду так широко, как только могла.

– Только не теряй свое сердце. Всегда иди вперед! – сказала она.

Потом, когда она мчалась в ночи к своему дому и своей собаке, снова и снова видела его лицо. Каким, оказывается, уродом может быть красивый мужчина. Возможно, Ланд был лучшим актером, чем она думала. Лучше, чем Лотто, это точно. Что ж, она уже знала, что это такое.

В ПУСТЫХ ТЕАТРАХ КУДА ТИШЕ, чем во всех остальных пустых местах. Когда театр спит, ему снится шум, движение и свет. Матильда нашла только одну незапертую дверь, ведущую на улицу, и вышла навстречу морозному ветру. В этот момент Даника – Птичья Косточка и красавица Сьюзан, исчерпав все темы, уже звали официанта и были готовы вылить на Матильду кучу грязи, как обычно.

Пусть так. После целого дня на работе она чувствовала, как внутри скребет страх от того, что Ланселот не отвечает на ее сообщения. Когда он не приехал домой, она отправилась его искать. Он тогда занимался «Гэси», пьесой о зле, которое разъедает человека до самого дна. Она услышала его голос из-за кулис и пошла, на ощупь прокладывая путь в темноте. Она не стала включать свет, чтобы он не понял, что она пришла. В конце концов, она была на подхвате и тоже могла здесь присутствовать. Лотто стоял на сцене, конечно же, в полумраке, и она слышала, как он говорит: