Лорен Грофф - Судьбы и фурии

Она достала какой-то документ из рюкзака и протянула Матильде.

– Я все еще работаю над твоей вендеттой. Вот здесь определенно кое-что есть, но мне нужно еще покопаться в этом. Мне удалось добыть для нас информатора в «Чарльз Ватсоне». По правде говоря, это вице-президент. Видит себя благородным осведомителем, но только после того как мы предоставим ему возможность сколотить состояние и купить дом в Хэмптонс. Тошнит просто. То, что в этом документе, – просто мазок по поверхности. Наш мальчик действительно глубоко закопался.

Матильда прочитала содержимое, а когда подняла взгляд, улица показалась ей еще ярче, чем прежде.

– Матерь божья, – воскликнула она.

– И это не все, – продолжила сыщица. – Дальше хуже. Если повезет, докопаемся до целой толпы кинутых богачей. Что бы нами ни двигало, мы оказываем миру услугу.

– Ах, ну что же. Меня часто обвиняли в чрезмерном самовосхвалении, – сказала Матильда. – Отпразднуем это как следует, когда добудешь для меня какое-нибудь грязное белье.

– Отпразднуем? – спросила сыщица, поднимаясь. – Ты, я, шампанское и красивые платья?

Матильда окинула взглядом ее сильные ноги, узкие бедра и проницательное личико, скрытое под растрепанными светлыми волосами.

Она улыбнулась, чувствуя, как в ней ожила заржавевшая машина кокетства.

Она еще никогда не делала этого с женщиной.

Наверное это будет куда нежнее, не так маскулинно, больше похоже на сексуальную йогу.

В конце концов, будет о чем вспомнить.

Она сказала:

– Да, пожалуй. Зависит от того, что тебе удастся раздобыть.

Сыщица тихонько присвистнула.

– Тогда я, пожалуй, вернусь к работе.

ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ГОДА ПОСЛЕ СМЕРТИ ЛОТТО, когда Матильде исполнилось пятьдесят, она решила купить билет в Париж.

Когда она сошла с самолета, все показалось таким ослепительным, что пришлось надеть очки. Но свет все равно пробивался сквозь них и мячиками скакал вокруг ее головы.

К тому же она не хотела, чтобы кто-то заметил, как растроганно заблестели ее глаза, когда она ощутила запах этого города, где не была так долго…

Здесь, снова разговаривая на этом языке, она снова почувствовала себя маленькой и не такой заметной.

Матильда зашла в небольшое кафе аэропорта, официант принес ей эспрессо и pain au chocolat [55]и говорил с ней на ломаном французском, хотя потом на чистом английском обратился к каким-то интеллигентам за соседним столиком. Когда нужно было расплатиться, Матильда поняла, что не разбирается в европейской валюте, и полезла за кошельком, где лежали франки.

В тот серый дождливый день Париж просто ошеломил ее буйством запахов. Пот, моча, хлеб, голубиный помет и пыль были в воздухе повсюду.

Водитель такси с ужасно пористым носом долгое время разглядывал ее в зеркале заднего вида, а потом наконец решился спросить, все ли у нее в порядке. Когда она не ответила, он сказал:

– Милочка, вы можете поплакать, если вам угодно. Плачьте на здоровье. Не так уж это тяжко – смотреть, как плачет красивая женщина.

В отеле она приняла душ и переоделась, а затем арендована белый «мерседес» и выехала из города. Как только она попала в шумный поток машин, ее внутренняя американка слегка успокоилась.

Поток становился все уже, дороги – меньше и грязнее. Вскоре за окнами замелькали коровы, тракторы, заброшенные деревеньки с домиками из угольно-серого камня.

То, что она запомнила как нечто совершенно огромное, теперь казалось ей поразительно маленьким.

Отштукатуренный домик обновили, выкрасили белой краской, видневшейся в просвете между зарослями плюща. Камни на подъездной дорожке тоже были новые, кремовые, присыпанные мягким гравием.

Верхушки рослых тисов подрезали, и они напоминали стриженые головы первоклашек. Виноградник на заднем дворе разросся и покрыл зеленью все обозримое пространство коровьих лугов ее бабушки.

Мужчина, чуть младше Матильды, чинил колесо мотоцикла, стоящего на парковке. На нем была кожаная мотоциклетная куртка, на лоб спадала смазанная гелем челка. У него были такие же длинные пальцы, как у нее, и та же длинная шея, такой же завернутый уголок на левом ухе.

– Papa, – вслух спросила Матильда, хотя это было невозможно, мужчина был слишком молод.

В окне показалась женщина, толстая, с мутным взглядом, довольно старая, хотя ее волосы и были выкрашены в ядовито-черный цвет. Ее нижние веки были бледно подведены карандашом. Она разглядывала сидящую в машине Матильду, и ее рот шевелился так, словно она что-то жевала. Рука, которой она придерживала занавеску, была красной и шершавой, как будто она вечность ковырялась в рыбьих потрохах.