Антонио Редол - Белая стена

– Если у вас, ваша милость, есть для меня работа, начну сейчас же. Мне бы хотелось поработать здесь. Мне нравится иметь дело с рыбой.

– А ты в рыбе разбираешься? – спрашивает с подначкой Ирия.

– Пощупаю руками, начну разбираться. И слепой, если что-то в руки возьмет, сообразит, что к чему.

– Если рыбу пощупать руками, она быстрей испортится, слышал об этом? – вставляет Розинда, чтобы подперчить беседу.

– Не всегда, я так думаю. Но если меня будут учить, я выучусь. Учусь быстро всему, чему надо.

– Читать умеешь?

– Читать, писать и счеты сводить. На нет. В этом деле я мастак.

Женщины не понимают, что он хочет сказать, и не подхватывают реплики.

– Пристроиться могу прямо здесь, в углу где-нибудь. Одеяло у меня есть. Насчет еды неприхотлив, было бы пол-литра вина. Пол-литра мне хватит.

– А пеленки сколько раз тебе менять? – поддевает его Ирия, которая уже заметила по косящим глазам деревенского, что раззадорить его – дело нехитрое. На слово скор.

Розинда отчитывает девушку:

– Не стыдно тебе? Свяжешься с ним, а после будешь жаловаться, что усач – рыба колючая.

– Ох, господи, тоже мне усач – есть нечего. Мал он слишком для меня, я с рождения голодная, тетушка Розинда!

Зе Мигел отпускает крепкое словцо; женщины посмеиваются над шуточками Ирии, которая не щадит парня – может, потому, что он приземист, а ей нравятся верзилы.

– Ты что, уже прикинула, какие у меня размеры? – ворчит парень, раздосадованный тем, что пыл его непрерывно остужают.

– По сравнению с тем, что мне нужно, нулевой у тебя размер, эх ты, горемыка. Мне подавай молодцов покрупнее, да таких, чтобы все было на месте, да чтобы одного молодца на семь женщин с половинкой хватило и еще осталось. Только тогда соглашусь.

– Придержи язык, Ирия! – вмешивается Розинда; обычно она не прочь послушать, как девушка разделывает кого-то из знакомых, но сейчас опасается, что разъяренный парень ответит совсем уж грубой непристойностью.

– Если вы его возьмете на работу, тетушка Розинда, вы его около меня поставьте. Обработаю вам эту рыбку в лучшем виде. Чешую сниму, потроха выпущу. Можете потом продавать кусками вразвес.

Взрыв хохота не дает Зе Мигелу ответить. Парень чувствует, что разговор становится чем дальше, тем солонее и, чтобы стать своим среди этих женщин, придется проглотить желание отбрить девчонку; и потому он отвечает на шутку с прежней ленцой, как будто включаясь в игру:

– Голова достанется тебе, бери, сам даю. Все прочее пойдет с аукциона.

– Кто предлагает голову, хочет, чтобы его поймали за хвост.

– А это как сказать, – отвечает внук Шестипалого срывающимся голосом; но затем берет себя в руки и бросает девчонке: – Если тебе по вкусу короткохвостые…

Розинда, вдова, вмешивается и прекращает перепалку: слишком уж затянулась и пахнет паленым. Велит девчонкам начинать засолку сардины, а сама поднимается по лестнице на верхний этаж, где она живет: фасад жилой части выложен белыми изразцами с синим цветочным узором и украшен двумя пузатыми железными балкончиками, покрытыми серебряной краской. Вдова ушла, и Зе Мигел не знает, как быть. Прислонился к кирпичной стене возле широкой двери, сворачивает самокрутку – и вдруг, даже не раскурив ее, срывается с места. Уходит в ярости, почти одурев от гнева: убежден, что Розинде пришлись не по вкусу его задиристость в разговоре, его наперченные шуточки, а может, она его расспрашивала от нечего делать, чтобы время убить. Было бы слишком большим везеньем в первый же день найти работу, думает он, пытаясь утешиться. Но досада возвращается.

Неугомонная Ирия выбегает следом и, догнав его, окликает посреди улицы. Деревенский парень поворачивается к ней – таким резким движением, словно ему в ляжку вцепился бешеный пес, – и сует ей под нос два кукиша, выставив торчком большой палец. И орет так, что на всю улицу слышно:

– Иди к себе на подстилку!… Иди ублажай своих жеребцов, дочка такой-то и распроэтакой!

– Ой, Иисусе, матерь божья! – взвизгивает девчонка и бегом бежит обратно «а склад, съежившись, словно боится, что ее увидят. Но удирает с хохотом, с пронзительным хохотом, которому вторят товарки.

Отомстив с лихвой, Зе Мигел раскуривает самокрутку и возвращается на набережную за котомкой. Он пришел как раз вовремя.

Начался вывоз ранних сортов винограда, и деловая суматоха стряхнула оцепенение спячки со стен городка. И на главной улице, где склады и конторы экспортеров, и на боковых улочках кипит и бурлит интенсивная жизнь в азарте биржевой игры, определенной таинственным курсом – лондонским или гамбургским. Простофили из провинции Трас-ос-Монтес рассуждают о фунтах и марках, о шиллингах и динарах, произнося с гордостью и с опаской эти иностранные названия – словно, именуя так деньги, которые поступают к ним на счет, они становятся на вершок выше самих себя.