Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

— Все потому, что у меня натура тонкая, чувственная, вуальная, тяготеющая к пастельным тонам, нежным переливам еле заметных оттенков, неразличимых под грубым взглядом примитивного животного, — Дунька взглянула на меня ласково, а на Варфаламея с чувством превосходства и хлопнула отставленную давеча рюмку.

— Какая у тебя натура и к каким постельным тонам тяготеющая, мне ли не знать, — черт снова хотел раззадорить крысу, но Дунька пропустила его каламбур мимо ушей.

— А ты лезешь поперек батьки в пекло, — Варфаламей продолжил, обращаясь ко мне, — спешишь возразить, не дослушав до конца. Скажи-ка, друг мой ситный, не ты ли голову сломал размышляя над причинами внезапного и необъяснимого увода денег из под твоей юрисдикции новопредставленным рабом Михаилом, в земной жизни Кривулиным, после чего ваши тропинки разошлись, как ножки циркуля? Не ты ли думал думу горькую, пытаясь разгадать, что заставило товарища протиравшего зад на одной школьной скамье с тобою, плюнуть тебе в душу, что побудило цинично нассать в костер вашей дружбы?

Тон у Варфаламея был издевательский, он явно куражился, пересыпая речь пошлыми метафорами, в глазах его полыхало злорадство, но вопрос задан и попал в десяточку.

— Итог мы видим перед собою, — он небрежно кивнул в мою сторону, глядя на крысу, как бы приглашая ее удостовериться, — хотя я бы не проводил идеальную прямую линию между воровством денег год назад и количественным показателем в итоге, — тут он усмехнулся, развел руками, обхватив невидимый сосуд, затрясся, будто ехал на машине по кочкам, намекая на мой вес. — Но взаимосвязь прослеживается, пусть не явная, бросающаяся в глаза каждому дураку, а потаенная, еле уловимая.

— Как раз наоборот, любой дурак такую линию прочертит без пробелов и без проблем, — Дунька дала отповедь черту, но при этом утвердительно кивала головой, видимо соглашаясь с грязными инсинуациями Варфаламея по поводу веса.

— Не перебивай, душа моя. Теперь подходим к самому главному — Никитин хоть и погоревал, поплакал над потерянными денежками, но быстро опомнился, почуял копчиком, что их не вернуть, вырыл ямку, да и закопал воспоминания на веки вечные, перевернув страницу, стал жить дальше. Как стал жить — это другой разговор. Но почему дружок так поступил, гложет его до сих пор.

— Не сказал бы, что гложет. Так, накатывает временами, теребит изредка, — поспешил я уточнить.

— Еще бы, семь месяцев прошло как-никак. Но заноза-то осталась, обиды уже нет, но вопрос — почему? — и есть тот искомый сезам. Ясно, что Кривулин был не биржевой аналитик с Уолт-стрит, не мог предвидеть мировой кризис и последующий крах огромнойфинансовой империи Никитина с шикарным офисом в полуподвале с видом на сугроб, — черт продолжал ерничать, но я навострил уши, чувствуя, как в игре в жмурки, потому что стало теплее. — Что было мотивом? Явно не желание насолить и не нужда в деньгах, иначе бы Кривулин объяснился. Я почему-то уверен, что Никитин поворчал бы для форсу, пофыркал ради понта, но принял аргументы друга. Нет, все было обтяпано демонстративно невежливо, беспардонно неучтиво, по скотски, одним словом.

— Просто-таки неприкрытое свинство, — Дунька утирала платком набежавшую слезу.

— Следовательно, — черт повысил голос, будто проповедовал с амвона, — сумма, эквивалентная двум миллионам в денежном выражении не имела никакого значения, во главу угла была поставлена цель максимально уязвить Никитина, морально унизить его, размазать в собственных или чужих глазах, чего Кривулин и достиг, наблюдая за судорожными телодвижениями друга со стороны с вполне понятным удовлетворением.

— Да ему плевать было на мои переживания, о чем он и сказал в последнем разговоре, послав куда подальше, — возразил я.

— Тогда ты противоречишь сам себе. Ничего же не предвещало такой ход событий?

— Абсолютно, — я невольно вздохнул, вспоминая те дни.

— Ты же сам утверждал, что не бывает мгновенных изменений в человеке, если это не связано со смертельной опасностью, был друг, вдруг хлоп — клоп. Значит, либо Миша твой был подлец изначально и всячески скрывал свою сущность…

— Либо над ним нависла смертельная угроза, которая и осуществилась через полгода, — резюмировала вместо черта крыса.

— Либо, — черт повернулся к Дуньке, постучал ей пальцем по лбу, как бы вбивая в мозги очевидную мысль, — не Никитин был объектом мести, не его Кривулин желал уязвить, предпочитая ранить кого-то другого, может быть близкого ему человека, а наш любезный друг был всего лишь средством, орудием, болваном, с помощью которого расписали неплохую пульку «на интерес». И смерть Кривулина здесь никаким боком.