Наталия Костина - Только ты

– Там и днем уже находиться опасно! – вошедший в кабинет Бухин успел уловить суть сказанного, но принесенная им новость радости следственной бригаде не прибавила.

– Еще одна, – он выложил на стол свежие фото. – Задушена сегодня, около двенадцати. Прямо у подвесной дороги. Розочки прилагались, – добавил он зло. – Точно как в банке! В количестве шести штук!

Домой идти не хотелось. Там было пусто, неуютно, пыльно… Она не прибиралась в квартире с тех самых пор, как они с Тимом… словом, как они расстались. Не мела пол, не пылесосила, не делала всего того, что раньше с таким рвением и старанием делала для любимого человека. Наведение порядка никогда не было ее хобби, но для Тима ей было приятно блюсти чистоту. Чтобы квартира была не просто местом, где можно переночевать, а настоящим, живым домом. Их домом. А теперь она чувствует себя в ней так, будто она здесь чужая… Даже в общежитии, в котором она жила с первого по четвертый курс, было уютнее, чем сейчас в этой квартире. Поэтому она даже пыль не вытирала. И каждый день та печальным серым покровом оседала везде. Предметы, покрытые ее унылой вуалью, как будто теряли объем, жизнерадостность, становились плоскими и бессмысленными, как само ее теперешнее существование… И продуктов она не покупала – перекусывала на работе пирожками, а дома поначалу нехотя доела все, что было в холодильнике, а потом и вовсе перестала его открывать. Если пустой желудок давал о себе знать, она перехватывала мороженое или шоколадный батончик, возвращаясь домой, или довольствовалась булочкой с чаем, съеденной поздно вечером на работе.

Теперь она засиживалась на службе допоздна. С утра или днем были эти непонятные курсы, на которые ее послали неизвестно зачем: карьеристкой Катя не считалась никогда, никого не подсиживала, не интриговала – да к тому же была женщиной, которых на руководящие должности брали неохотно. А на работе нужно было собирать и систематизировать материал по убитым блондинкам – и это было куда тяжелее, чем снова сидеть за партой, – да еще и частенько в компании Мищенко. Тот по-прежнему не оставлял ее в покое, и Катя даже как-то махнула на это рукой: хочется ему демонстративно торчать рядом – да бога ради! Лучше уж так, чем открытое противостояние, когда ее косые взгляды в сторону приветливого и симпатичного заместителя прокурора из провинции уже стали замечать. Замечать и перешептываться: кто-то двигает Скрипковскую, и этот же кто-то имеет зуб на молодого и перспективного парня. Значит, идет какая-то закулисная игра.

Катя стала ловить на себе заинтересованные взоры и совсем другого порядка: если Скрипковская далеко пойдет – значит, она может быть полезна. А с полезными людьми надо дружить… Ее стали приглашать то на вечеринки, то на дружеские посиделки… она неизменно отказывалась, чем только подливала масла в огонь. И все это вкупе было очень тяжело – и морально, и физически. Одна тяжесть накладывалась на другую, и временами она чувствовала, что находится на пределе всех сил… Еще немного – и она не сможет идти дальше, бросит все: и свою пустую квартиру, и эти непонятные затянувшиеся курсы, бесконечные зачеты, которые надо сдавать и сдавать; и тщетные поиски убийцы, поймать которого они так и не смогут, наверное… разве что поможет случай.

Сейчас же ей хотелось только одного – каким-нибудь чудесным образом оказаться как можно дальше от этого города, в котором где-то по улицам ходит Тим, – но он ходит совсем не по тем улицам, где они могли бы встретиться… хотя бы случайно. Она устала и от своего дома, и от работы, которая все прибывала и прибывала, как лавина, катящаяся вниз с горы и грозящая погрести под собой всех и вся…

Катя подсознательно засчитывала себе в минус каждый проведенный впустую день – потому что время вдруг полетело с неимоверной быстротой, и сейчас оно работало против них, безжалостно тикало, и сутки складывались в недели, но… все их безрезультатные поиски ничего не давали и лишь неминуемо приближали обнаружение новой страшной жертвы.

Бабье лето закончилось, и началась тягостная бесконечность осенних дождей. Хотя им эта мелкая, холодная, тусклая нескончаемая морось давала долгожданную передышку: убийца не выходил на свою жуткую охоту. Лысенко правильно определил его пристрастие – волосы. Маньяку непременно нужно было видеть волосы, а на улице сплошным потоком двигались зонты, из-под которых даже лица виднелись не часто. В самом же парке теперь было далеко не так людно, как в хорошую погоду: исчезли катающиеся на роликах, сидящие на каждом углу парочки, а те, у которых появлялось свободное время для прогулок, предпочитали проводить его не под открытым небом.