Виктор Мануйлов - Лестница

Из проходной выходили вместе. Теплякова удивило, что формальности оказались пустяковыми: его увольнительную сличили со списком, выдали какую-то бумажку — что-то вроде временного удостоверения с фотографией и печатью — и пропустили, даже не спросив, куда и зачем: то ли уже знали, куда и зачем, то ли это никого не интересовало.

Миновав проходную, Тепляков, пожалуй, впервые за эти месяцы почувствовал странное чувство не то чтобы полной свободы, а будто бы вдохнул в себя другой воздух, напоенный другими запахами. Даже небо показалось ему не таким, каким оно виделось ему за колючей проволокой: более широким, глубоким и родным, а ближние хребты не очень высоких гор, поросших сосной и кедровником, дополнявшие колючую проволоку, обрели присущую им первоначальную самостоятельность и живописность.

Что-то говорил ему Терентьич, — что-то совсем не обязательное, пустое, что можно и не слушать. В бараке Тепляков точно так же отключался от всего, ни с кем не сходясь, никого не выделяя. Армия многое ему дала в этом смысле, и это помогало ему легче переживать случившееся. А минувшие выходные он проводил в спортзале, до изнеможения доводя свое тело специальными упражнениями, штангой, гантелями, перекладиной и прочими снарядами, лишь бы меньше вспоминать о прошлом, быстрее излечиться от саднящих на сердце рубцов. За все эти месяцы ни одной весточки, ни одного звонка. Все связи с прошлым разорваны, завязывать новые не имело ни малейшего смысла и желания.

И все-таки, как он ни старался, Машенька не выходила из головы, а по ночам ему то и дело снилось, что зовет она его сквозь метель и ветер, и голос ее обрывается на полуслове. И такая тоска вцеплялась в его сердце, что хоть бейся головой об стенку.

Теперь он шел в гости в семью Терентьича, о которой знал немало с его слов. Там, судя по всему, его ждали. И более всего, надо думать, разведенка Светлана, работающая учительницей в младших классах, которая, по его же словам, и умница, и фигуристая, и на лицо — вся в покойницу-мать. Что ж, Светланка так Светланка. А почему бы и нет? Может быть, с нею забудется прошлое окончательно и бесповоротно.

Поселок, имеющий романтическое название Светлые Пески, расположился на полуострове, который с трех сторон обегала небольшая речка, вытекающая из теснины между скалами, сложенными из почти вертикальных красновато-черных пластов, вздыбленных миллионы лет назад чудовищной силой. Когда Теплякова с десятком других зэков везли сюда, в теснинах еще лежал снег, а полая вода неслась мимо поселка с утробным гулом, вся в белой пене и стремительных водоворотах, угрожая самому поселку и стеснившим ее скалам. Теперь глубоко внизу спокойно текла прозрачная, несколько голубоватая речушка, робко и ласково облизывая огромные глыбы красноватого гранита.

Завод вместе с колонией для заключенных был отодвинут на полтора километра в глубь леса, соединялся с поселком гудронированной дорогой, а еще дальше, за спиной, километрах в десяти, в тесной долине между двумя хребтами, расположился районный городишко, и большинство работников завода были оттуда, приезжая и уезжая на заводском автобусе. Там, в этом городишке, обрывалась железная дорога. Там обрывалось все, с чем было связано прошлое Теплякова и таких же, как он сам, горемык, не сумевших нормально вписаться в стремительно меняющиеся условия жизни.

Дорога вывела редкую цепочку возвращавшихся домой рабочих и служащих на скалистую гряду, откуда открывался вид на небольшой поселок Светлые Пески, почти весь состоявший из частных разномастных домишек, сложенных из смолистых сосновых бревен. Лишь в центре, вокруг крохотной площади со скромным памятником не вернувшимся с войны землякам, стояло несколько двух- и трехэтажных кирпичных домов, построенных уже после войны. Улочки в поселке кривы и узки — две подводы едва разминутся. С гряды видны одни лишь крыши, какие под шифером, какие под оцинкованным железом, а то и под позеленевшими досками, уложенными внахлест, оттого и сам поселок кажется живописным, игрушечным. Над ним едва заметно колышутся столбы белых дымов, вытекающие из труб, похожие на руки, протянутые к небу. Поднявшись на высоту, дымы попадали в воздушный поток и, сбившись в единое облако, уплывали куда-то за ближайший хребет — небу не было дела до молящих о чем-то рук. А впереди, за ущельем, в котором смиренно струился ослабевший поток, открывалась широкая панорама почти ровного пространства, ограниченного с юга горным хребтом, и по этому пространству простирались к далеким восточным хребтам зеленые полотнища созревающих хлебов, отделенных друг от друга медно-зелеными сосновыми поясами, к которым там и сям приткнулись кучки низеньких домишек.