Виктор Мануйлов - Лестница

Так Тепляков начал работать с Дуняшкиным. Сварщик был немногословен. Знай, командовал:

— Подай! Прикрути! Плотнее! Куда тебя черти несут?! — И так весь день. Через пару недель спросил: — Ну, Юрок, уловил хоть что-то в нашем деле?

— На глаз — вроде бы что-то уловил. А как это на практике. Это все равно, что учиться стрелять, глядя, как стреляют другие.

— Правильно рассуждаешь. На-кось, попробуй. — И Дуняшкин протянул Теплякову держак, но без электрода.

Вставить электрод оказалось делом не таким уж простым, как это смотрится со стороны. Но Тепляков, — не сразу, правда, — но вставил. Труднее оказалось попасть точно в стык двух свариваемых деталей, глядя сквозь черное стекло защитной маски, через которое абсолютно ничего не видно. Ткнешь электрод — возникает дуга, да и то не всегда сразу, при ее свете видно лишь пятачок диаметром сантиметров пять-шесть. А надо попасть точно в нитку. Чуть влево или вправо — брак. На мгновение можно прицеливаться и без маски, но тогда дуга ослепит так, что не сразу придешь в себя. А без этого касания, пока на лицо падает маска, электрод уйдет на сантиметр-другой в сторону.

— Вот что, Юрок. Мой рабочий день закончился. А ты можешь остаться и потренироваться, но без тока: прицелился, маску скинул, электрод прижал, маску вскинул, глянул. и таким макаром до тех пор, пока не научишься попадать. как бы из «калаша» в полной темноте. Учили, поди, так-то?

— Учили.

— Вот и ладненько. Старайся.

Миновал месяц — и Дуняшкин стал доверять Теплякову сваривать несложные и не очень ответственные детали. Пока исключительно горизонтальным швом. Как Дуняшкин варит вертикальные и, тем более, потолочные швы, понять-то не составило особого труда, а вот самому сварить — дело казалось Теплякову непостижимым.

Однажды, — была пятница, вторая половина дня, — Терентьич более внимательнее, чем раньше, все поглядывал изучающе на Теплякова, все что-то решал в своей голове, почти начисто лишенной волос, хмуря загоревший до черноты морщинистый лоб, которому время от времени достается от электрической дуги, но не напрямую, а сквозь какие-то щелочки и дырочки. И под конец высказался:

— Ты, это, Юрок, не устал еще от барака-то?

— В каком смысле? — насторожился Тепляков.

— А в том, чтобы на свободе погулять выходные деньки. Оно, стал быть, положено вам раза два в месяц. за хорошее поведение и работу. Соображаешь?

— И куда я пойду? Если даже и отпустят. Идти-то некуда.

— То-то и оно, что некуда. У нас в поселке даже кинотеатра нету. Есть клуб, молодежь тусуется там: пиво, наркота, танцы. Раньше кино показывали, теперь у всех дома телевизор — кино, стал быть, никому не нужно. — Помолчал, докурил сигарету, долго отхаркивался, задыхаясь, и, заметив сострадающий взгляд Теплякова, пояснил: — Раньше как работали? А так: ни тебе вентиляции, ни специальных масок для дыхания, а варить приходилось и алюмин, и титан в аргоновой дуге, и много чего еще. Вот и надышался всякой дряни. туды их мать! Молоко, правда, давали. в день по литру. Дааа. Надбавка за вредность. Санатории бесплатные, то да се. Набегало, дааа. А толку? Толку чуть. А теперь что? На бумаге вроде как все имеется, а на деле — и не спрашивай. Однако прошлого не вернешь, с покойников не спросишь. А жить надо. Такое вот дело.

— А при чем тут выходной? — спросил Тепляков, догадавшись, что не зря Терентьич завел этот разговор.

— Да вот. как тебе объяснить? Нравишься ты мне. И работаешь хорошо, не отлыниваешь, схватываешь на лету, к сварочному делу вроде как прикипаешь помаленьку. Вот я и надумал пригласить тебя в гости. Почему бы нет? Вместе работаем, одну лямку тянем. Есть в тебе рабочая жилка. Стал быть, свой человек. Да-аа. Посидели бы, потолковали о том о сем, выпили чего, домашнего поели. Ну и. со своими познакомил бы. Люди все вольные, не то что в бараке. А? Как ты на это смотришь?

— Право, даже и не знаю, что вам сказать, Макар Терентьич, — замялся Тепляков, вспомнив, как однажды расхваливал тот свою двадцатичетырехлетнюю дочь, успевшую побывать замужем и разойтись, и как сетовал он, что в поселке совершенно невозможно найти для порядочной и самостоятельной девки подходящего мужика.

— А ты и не говори ничего. Я вашему бригадиру уже сказал. Он не возражает. Отпускную тебе на двое суток — вот она, у меня — уже выписали. Под мою, стал быть, ответственность. Стал быть, переоделся и пошли. А? — и глянул на Теплякова как-то искательно, как не глядел ни разу.

Переодеваться Теплякову было особо не во что. Разве что после душа облачился в чистое белье и рубашку, а штаны и куртка — казенные, других держать при себе не положено. Правда, где-то на складе лежит его армейская зимняя куртка, костюм и остроносые туфли, в которых он явился на суд, в чем его и взяли под стражу. Но чтобы переодеться в гражданское, надо было заранее предупредить начальство, получить разрешение, и только тогда могут выдать со склада твою одежду. Но Терентьич, оказывается, все предусмотрел: легкую куртку и рубашку принес из дому, а штаны. а что штаны? На них метки, что они казенные, не видать, так что разглядывать тебя никто не станет.