Джим Шепард - Книга Аарона

– Мне не нравилось работать, – сказал я ему.

– Самым ленивым человеком, которого я видел в своей жизни, был человек по фамилии Крылов, который провел всю свою жизнь, лежа на диване, а все его книги лежали под диваном, – сказал он. – Он просто доставал первую попавшуюся книгу из-под дивана и читал все, что попадалось.

Мы ходили по другим домам, и когда люди, которые открывали дверь, говорили «нет», мы отказывались уходить. Он просто повторял: «Но мои дети. Мои дети». Я думал о моей маме.

– Стой смирно, пока я разговариваю, – говорил он между домами.

В обеденное время мы стали в дверях кафе и начали кричать: «Есть ли здесь хоть кто-нибудь, кто поможет моим детям пережить зиму?» И мужчина подозвал его к себе, а потом он начал подходить к другим, благодаря тех, кто давал что-нибудь, и комментируя все, что бросалось в мешок: «Этого не достаточно, не достаточно». Вечером мы остановились у почтового отделения, чтобы пройтись по посылкам, которые уже нельзя было отослать после того, как их раскрыли немецкие солдаты.

По дороге обратно в сиротский дом мы прошли салон госпожи Мелековны. Тротуар преграждали дети, которые стояли с протянутыми руками и плакали. Он каждому что-нибудь давал.

Когда мы прошли несколько кварталов, я спросил, не хочет ли он отдохнуть, потому что он выглядит очень уставшим. Он сказал, что мы дошли до той черты, где мертвые дети больше не производят на нас впечатления. Он сказал, что когда человек не может спокойно смотреть на смерть ближнего, его жизнь стоит в сотни раз больше. Ему было так трудно идти, что он опирался на все перила, мимо которых мы проходили. Он сказал, что имеет в виду таких людей, которые продолжают навещать родственников, отправленных в больницу.

Мимо нас пронеслась стайка детей и чуть не сбила его с ног. Он почти сел, прислонясь к столбу. Его дыхание напоминало дыхание мамы, и я подумал, что мне придется убежать и бросить его на улице, если он продолжит издавать эти звуки. Он пробормотал себе под нос, что контрабандисты живут дольше, а не предприимчивые умирают в тишине.

После этого он снова замолчал до тех пор, пока мы не свернули на Сенную и не увидели сиротский дом. Я подумал, куда мне идти, если он умрет на улице? Он взял меня за руку, останавливая, и с таким выражением посмотрел на пункт нашего назначения, как будто само здание могло его убить.

Ержик играл на улице с каким-то мальчиком, они хлестали друг друга по очереди веревками. До нас доносился их смех.

– Знаешь, о чем я мечтаю? – спросил Корчак. – Я мечтаю о комнате в Иерусалиме, в которой был бы стол и бумага для письма. И прозрачные стены для того, чтобы я не пропустил ни одного рассвета или заката. И я бы был просто тихим евреем, бог весть откуда взявшимся.

Он продолжал стоять там, где заставил нас остановиться. Чтобы удержать равновесие, он держался за фонарный столб. Потом он жестом предложил мне идти вперед и продолжал откашливаться всю дорогу до конца квартала.

– ТЫ ДУМАЛ, ЧТО СМОЖЕШЬ ПРЯТАТЬСЯ в этом приюте, пока война не кончится? – спросил Лейкин.

Я не заметил, что он шел по улице позади меня. Мне с Зигмусом дали ручную тележку и послали привезти бочку соленых огурцов, которые кто-то пообещал пожертвовать Корчаку.

– Ну что, поболтаем, – сказал Лейкин. – Твой дружок может сам справиться с ворованным.

Я остановился, но Зигмус продолжал тянуть. Он потряс тележкой через трамвайные пути, за угол и прочь из виду.

– Они не ворованные, – сказал я.

– Наш общий друг оберштурмфюрер Витоссек подумал, что мне следует напомнить тебе о том, что ты до сих пор член группы по борьбе с преступностью, – сказал Лейкин. – Ты ведь не думаешь, что наши проблемы волшебным образом исчезли, пока сам ты обустраивался в новом доме.

Я толкнул его так сильно, как только мог.

– Ты говорил, они не будут охотиться за контрабандистами, – сказал я.

Он поправил воротник и вытянул подбородок.

– Немцы делают то, что считают нужным, – сказал он. – А тебе нужно помнить, как избежать того, чтобы они не делали это с тобой.

Он сказал, что мне следует принять от него приглашение выпить чашку горячего шоколада, и затащил в кафе дальше по улице.

В кафе было достаточно народу и столько тепла от печки, что по окнам бежали струи конденсата. Перед входом сидел мальчик, сложив ноги по-турецки, а рядом с ним на развернутом носовом платке лежал младенец, перевернувшись на бок и трепеща, словно голубь. Зайдя внутрь, мы сели друг напротив друга, и он дал мне салфетку промокнуть глаза.