Джим Шепард: Книга Аарона

МНЕ НЕ НУЖНО БЫЛО НИ С КЕМ ИГРАТЬ, поэтому после школы я шел домой и помогал маме. Днем, пока младший брат спал, мы говорили о том, как прошел день. Я рассказывал ей о военном на лошади у трамвайной остановки, который достал несколько монет из своей седельной сумки и вручил мне, а она спрашивала, поблагодарил ли я его в ответ, и, конечно, я совершенно забыл это сделать. Она соглашалась, что поступок военного странный, и размышляла, не думал ли он в этот момент о собственном сынишке. Мы слушали, как за дверью напротив ругаются соседи, и она поясняла, что отец семейства проводил дни в синагоге, заботясь о жизни в ином мире, пока мать выбивалась из сил, пытаясь всех накормить. Она говорила, что у матери четырнадцать детей, но выжили только шестеро. Я сказал, что, может, в этой семье уже не будет новых детей, и она ответила, что для их матери было бы неплохо, чтобы шестикрылый ангел спустился к этой семье с доброй вестью.

Я помогал маме, но ей хотелось, чтобы вместо нее я помогал бы младшему брату. Он всего боялся. Она держала зажженную свечу у его кровати, чтобы отпугнуть тени из углов комнаты, потому что на его окне не было ставен, и ночью он постоянно боялся, что кто-то стоит на улице под окном или стучит в стену, и, засыпая, брат плакал от страха. Когда она подходила его успокоить, его глаза были до такой степени переполнены ужасом, что я боялся в них смотреть. Отец кричал, чтобы он с этим завязывал, но это только усугубляло ситуацию. Тогда отец напомнил брату о том, что каждый понимает в доме, – родители не обязаны сдерживаться с детьми и имеют право отплатить нарушителю по заслугам. Он все больше распалялся, и матери приходилось утихомиривать его в соседней комнате, предварительно взяв с меня слово присмотреть за братом, и я делал все возможное, чтобы как-то успокоить его.

На прикроватном столике у брата стояло множество лекарств, капель и бутылочек с ингаляциями, и мама учила нас, как следовало повернуть ему голову и заставить податься вперед в случаях, когда брат начинал задыхаться. Он терпеть не мог постоянно оставаться дома и наконец сбежал, оставив записку, что такая жизнь ему надоела, после чего не появлялся два дня. Когда он все же вернулся, мать заперла его в квартире, и тогда он подставил стул к окну, чтобы смотреть на улицу.

Я не понимал его поведения, но мне нравилась его манера никогда ни на что не жаловаться. Когда ему давали какое-нибудь лакомство, он прикрывал его ладонями и рассматривал сквозь пальцы прежде, чем передать кому-нибудь из нас. Если он не дремал и не смотрел в окно, он постоянно был рядом с мамой. Когда он злился, он никогда никого не бил и не кричал, а просто замолкал и не разговаривал по нескольку дней. У мамы было специальное выражение на тот случай, когда он затихал, будто бы мудрость умирала внутри него, – то же самое говорила о ней когда-то ее собственная мать. Она рассказывала соседям, как однажды, когда брат был совсем маленьким, он лег поперек трамвайных путей, чтобы заставить ее остаться, и ей пришлось унести его домой, а когда после она его об этом спросила, он прикрыл ей рот своими ладонями.

ОН ОБОЖАЛ РАДИО, И ИМЕННО БЛАГОДАРЯ ЕМУ я впервые услышал передачу Януша Корчака. По четвергам после обеда я должен был сидеть с братом, а так как жена нашего соседа была туга на ухо, то мы слушали радио через стену. Передача называлась «Старый доктор» и очень мне нравилась, потому что Януша Корчака всегда интересовали другие люди и в особенности дети, пусть даже он постоянно жаловался на одиночество. Еще мне нравилось, что я никогда не мог предугадать, что случится дальше. Иногда он брал интервью у бедных сирот в летнем лагере. В другой раз он говорил о том, за что ему нравятся самолеты. Или пересказывал старую сказку. Он умел подражать голосам животных со скотного двора. Когда я спросил маму, почему передача называется «Старый доктор», она пояснила это жалобами, которые приходили на радио из-за того, что еврейскому педагогу разрешалось влиять на неокрепшие умы польских детей.

В том же году я впервые побывал в ресторане. Отец взял меня с собой, чтобы отпраздновать какой-то свой большой успех, о котором он никогда не распространялся. Впервые в жизни я мог сам выбрать себе еду. Пока я ел, отец проверял мои знания по Яну Генрику Домбровскому, поскольку считал себя доморощенным знатоком истории. За десертом он рассмешил меня тем, как раскалывал скорлупки орехов зубами. В ту ночь мне снилось, что у меня на плече сидит ворон, мы стоим на ветру и у меня за спиной развевается черный плащ. На следующее утро, когда отец одевался, я подошел и обнял его. «Что это с ним сегодня?» – спросил он у мамы, прежде чем уйти.