Муц зачитал перед уцелевшими в капитанской кампании телеграмму о своем назначении командующим до возвращения в Чехословакию. При слове «Чехословакия» один боец разрыдался.
Последних строк, в которых говорилось, что по возвращении его вновь разжалуют в капралы и потребуют объяснений касательно событий в Старой Крепости, Йозеф зачитывать не стал.
— Ну что ж, идемте, братцы, — сказал новый командир корпуса, — пора.
И подумал: крикнет ли хоть кто-нибудь «ура!»? Но все смолчали. Встал у подножки вагона, чтобы пересчитать отправляющихся. Теперь они никого не оставят.
Муц смутился, когда первый же чех, прошаркав по рассыпчатому, приглушающему шаги снегу, внезапно остановился, обнял нового капитана, пожал руку и, прежде чем отправиться в вагон, произнес:
— Спасибо, братец!
Так же поступали и остальные бойцы: долгие, крепкие объятия, слова благодарности, иногда — пожатие руки, поцелуй, а самые старомодные отдавали честь. Последним прошел Броучек.
— Это ты устроил? — спросил Муц.
— По одной лишь моей просьбе солдаты бы такого не сделали, братец, — ответил капрал. — Просто ты им понравился, да и к тому же они тебя благодарят.
Последним в вагон поднялся Муц. Оглядел шедший к полустанку большак — не покажется ли кто-нибудь, не подбежит ли к нему, упрашивая остаться или забрать с собою, но Йозеф уже попрощался с Анной, да она и не пришла.
Вскорабкался вверх по ступенькам, закрыл вагонную дверь. Как только поезд тронулся, чехи и впрямь грянули «ура!», а после, с криком, с топотом, дробно барабаня прикладами об пол, стали смеяться и перешучиваться, точно уже вернулись в отечество.
Стоя в тамбуре, Муц наблюдал, как исчезает Язык. Поезд двигался медленно, с лязгом, поскрипом. Миновали разбитую дрезину. Самарина так и не отыскали. Маловероятно, чтобы Кирилл вернулся в город, и вряд ли он вновь привнесет туда смуту. С чего бы ему возвращаться? Отчаянное стремление оставить город и двинуться на запад уже выдавало и решимость его, и готовность единомышленников подрывать новые большевистские порядки. Конечно, если только прежний бес разрушения не нашепчет, что лучший выход найдется в сотрудничестве, а не в борьбе с красными. В конце концов, к чему уничтожать нескольких чиновников, если можно устрашать, истребляя их как класс — сотнями тысяч? При таких ужасах… нет, есть нечто таинственное, непостижимое в том, как сам бунтовщик столкнулся с противодействием: дух разрушения подтачивал его же изнутри, и всё тот же злокозненный ум, что так живо вообразил никогда не существовавшую каторгу в Арктике, побудил отправиться в подлинное путешествие к настоящим Белым Садам, с обычной своей непреклонностью, хотя и по другой причине — ради одной, знакомой страннику женщины, и оказался готовым преступить через что угодно, лишь бы достигнуть цели.
— Жаль, Нековаржа нет, — признался Броучек, встав рядом с Муцем.
— Да, холодно, — произнес Муц наобум.
— Не оттого только, что он бы нам отопление починил. Теперь никогда уже общество барышень не принесет прежней радости — ведь я знаю, что Нековарж не будет после донимать расспросами о том, как устроены женские чувства. — Собеседник Йозефа смешался. — И не грусти, братец, о вдове. Есть в Иркутске одно местечко, которое поможет тебе развеять тоску. — И Броучек принялся перечислять бордели, в которые можно заглянуть, продвигаясь по Великому белому пути по Транссибирской магистрали: от Красноярска к Иркутску, мимо Байкала, от Яблонового хребта — к самому северу Даурии, перейти китайскую границу по Амуру, а оттуда — в Японское море. Чтобы добраться до Владивостока, уйдут месяцы, и всё равно — лишь половина пути окажется пройдена.
— А как мы будем Америку на поезде переезжать? — беспокоился Броучек. — Что, если по дороге придется сражаться, как здесь?
— Вряд ли биться станем.
— Но разве там не то же самое? Я же читал, фильмы видел… Равнины да леса, вместо тунгусов — индейцы, снег да жара, вместо Уральских гор — Скалистые, а вместо казаков — ковбои… Разве в Америке, братец, нет красных?
— Есть. Вот только американские большевики по Колорадо на бронепоездах не разъезжают…
Поезд проехал мимо Девельчена: беловолосый продвигался на запад, прочь от путей, и вел Омара по снегу, достигавшему верха конских бабок. Тело шамана было привязано к лошади.
Среди всех уговоров труднее всего для Муца оказалось убедить красноармейцев расстаться с жеребцом и отдать коня туземцу. Скакун долго не протянет… Ну и пусть.
Читать дальше