Джеймс Мик: Декрет о народной любви

— Вижу! — воскликнул Нековарж. — Там, за ольхою! — Ухватил длинную доску, похожую в очертаниях на грубо вытесанную теннисную ракетку, вырвал из гранаты чеку, метнул снаряд в воздух и наотмашь ударил самодельной битой. Снаряд приземлился в канаве перед избой по соседству с особняком Анны, но не взорвался.

— Больше не делай так, — предостерег Муц.

— Да я, братец, только попугать хотел, — оправдывался Нековарж. — По правде сказать, я и играть-то толком не умею. Вот футбол — это да, люблю, ты и сам знаешь. Доводилось видеть, как панство и начальники друг с другом играют, когда смотрителем работал во Всебогемском обществе любителей лаун-тенниса. Там обычно именно так по мячику били, но случалось, хороший игрок со всей силы попадал сверху. Точнее выходило. Вот таким манером… — Нековарж остановился, неуклюже ерзая, высвободился из-под веревки, достал новую гранату, вынул чеку, подбросил, отвел корпус назад и что есть силы ударил книзу. Снаряд приземлился, едва не долетев до ольхи, и взорвался, осыпав снег желтыми листьями, травой, а заодно обратив пушкарей в бегство.

— Чуть было не вышло пятнадцать-ноль, — произнес Нековарж. Усмехнулся, оступился, слетел по скату вниз, упал на землю.

Упавшего обнаружили еле дышащим, истекающим кровью из длинной раны на темени. Перебежками Нековаржа под обстрелом перенесли в жилище Анны, на другой стороне улицы. Вместе с Девельченом женщина перенесла сына вниз, на канапе в гостиной, а раненого положили на кухонный стол.

Муцу стоило немалых трудов уговорить Броучека вернуться на крышу. Русской и тунгусу поручили приглядывать за чехом. Помочь раненому они были не в силах. Анна стояла, глядя на Нековаржа и гадая, откуда начать перевязку головы, но тут боец открыл глаза. Взгляд оказался на удивление чистым. Некоторое время сержант неотрывно рассматривал женщину. Судя по всему, зрелище доставляло ему удовольствие. Заговорил тихо, но четко.

— Пани, — обратился к ней чех, — скажите мне, сестрица, прошу… Теперь уж нечего скрывать. Раскройте тайну… В чем секрет, как возбудить даму?..

— Хм, — проговорила Анна, — ну, разве что вы пообещаете никому не выдавать…

— Обещаю, — откликнулся Нековарж.

Нагнувшись, женщина тихо прошептала умирающему на ухо:

— Внутри женского лона есть крошечная, малюсенькая косточка, с четверть вершка, с левой стороны. Найти ее совсем не просто, но если отыскать и нежно надавить, поглаживая мочку правого уха, точно ушко мышонка, то женщина при этом включится и станет любить вас вечно. Так уж мы устроены.

— Ага! — обрадовался Нековарж. — Так и знал, что Броучек от меня тайну скрывал! Спасибо… — Вздохнул, блаженно улыбнулся и закрыл глаза.

День был в разгаре. Позднее осеннее солнце, пусть и стоявшее в самом зените, сохранило толику тепла. На талой воде отблескивали лучи. Муц с Броучеком чувствовали солнечных зайчиков спинами.

Теперь загорелись новые избы. Пахло гарью. Пальба стала вялой, однако не стихла. О смерти Нековаржа не знали. Видели, как бывшие товарищи по оружию вновь выкатывают пушку. Впереди, на мосту, что-то прокричал Дезорт. Тряс головой и показывал опущенные книзу большие пальцы.

— Неужели поют? — спросил Броучек.

— Не слышу, — ответил Муц. — Пожалуй, мне следует сдаться капитану.

— А я тебе не дам, братец. Да и что толку?

— Если прорваться к лесу…

— А по-моему, все-таки поют.

Теперь пение услышал и Муц. Хор неумелых, но крепких голосов, распевающих по-русски на мелодию, обыкновенно исполняемую британскими или американскими проповедниками.

Броучек указал на показавшееся шествие. Люди направлялись от площади к мосту. Во главе шествовал Балашов, в одной руке нес белую тряпицу на палке, другой вел под уздцы черного коня. Следом шествовали десятки горожан в черном поверх белого, светло-серого и молочного нижнего белья. Все пели, и по мере продвижения к процессии присоединялись всё новые участники — в основном мужчины, но к ним вышло и несколько женщин. Перейдя мост, повернули за угол к дороге, что вела на полустанок, прошли мимо особняка Анны, под крышей дома, где устроились Муц и Броучек.

— И что мне делать? — недоумевал чех.

— Не знаю, — ответил еврей, — пока Балашов будет виден, прикрывай его.

Теперь в шествии принимало участие около восьмидесяти душ, и пение заглушало доносившийся с северо-запада звук: там постреливали. Громче всех пел Глеб: