Григорий Канович - Местечковый романс

— Там все пассажиры важные, у них особые билеты, а нас без бумажки не пустят, — сказала мама. — Может, подождать?

— Смерти? — вспыхнул отец. — А что, если пустят? Мы же не воры, не грабители.

Отца поддержала Эсфирь:

— Что мы, скажите, теряем? Пустят — хорошо. Не пустят, либо отступим, либо силой прорвёмся. Ради Менделя я на всё готова.

Никто такой решимости от Эсфири не ждал.

Слух о поезде с полупустыми вагонами, следующем по маршруту Двинск — Великие Луки — Ярославль, привёл беженцев в движение. Они тут же ринулись с платформы на третий путь, но то, что увидели ещё издалека, охладило их пыл.

Вдоль всего поезда стояла вооруженная охрана. Нетрудно было догадаться, для чего она предназначена — для безопасной эвакуации семей партийных работников и офицеров высокого ранга в глубь России.

Солдаты строго охраняли все подходы к этому поезду особого назначения, а проводницы с карманными фонариками в руках тщательно проверяли то ли билеты, то ли специальные пропуска, которыми обладали лишь вельможные пассажирки со своими наследниками.

Беженцев, стремившихся во что бы то ни стало уехать подальше от немцев, было не больше двухсот человек. Сначала охранники смотрели на нас с недоумённым сочувствием, но потом, когда кто-то стал приближаться к составу, засуетились. Послышался сочный командирский басок:

— Товарищи! Прошу немедленно освободить все подъездные пути, чтобы не подвергать опасности свою собственную жизнь и не чинить помех для прибывающих на станцию поездов!

Но поезда ниоткуда не прибывали, и беженцы приказ выполнять не спешили.

— Граждане, прошу вас по-хорошему: разойдитесь! — возгласил тот же бас. — Ждите, пожалуйста, свой поезд в зале ожидания!

Легко сказать — ждите свой поезд. Нет у нас своего поезда и, может, никогда уже не будет.

То ли от усиливавшегося с каждой минутой унизительного чувства безысходности, то ли от смелости, разбуженной отчаянием, передние ряды беженцев, вместо того чтобы отступить, продвинулись ещё ближе к цели.

— Может, не стоит их дразнить, — дрогнул Велвл. — Раз поезд охраняют солдаты, значит, они имеют право открывать по нарушителям огонь…

— И тебе не стыдно? — не дала ему договорить Эсфирь. — Мы же сторонники не немцев, а этой самой Красной армии. Неужели они осмелятся применить против нас оружие?

— Если нам всем суждено погибнуть, какая, скажите, разница, от чьих рук? Советских безбожников или немецких… — прошептал Меир Жабинский и, словно посоветовавшись с Господом, добавил: — Бог велит человеку бояться позора, а не смерти.

— Человек слаб и чаще всего выбирает позор, — сказал отец. — Но Меир говорит дело. Чего нам бояться? Ведь мы не бандиты, сбежавшие из тюрьмы, да и эти охранники — тоже люди. Не звери же…

— Это мы сейчас проверим, — отчеканила мама.

Когда толпа беженцев-евреев, охваченная сметающим все сомнения и страхи порывом, вплотную приблизилась к поезду, кто-то из охранников, демонстрируя свою верность присяге и преданность армейскому начальству, крикнул:

— Стойте! Стрелять будем!

Солдат несколько раз выстрелил поверх голов отчаявшихся, готовых на всё беженцев.

— Сволочи! — крикнул кто-то. — Нашли в кого стрелять…

Выстрелы толпу не остановили. Люди не повернули назад, а, как смертники, двинулись на штурм поезда, рискуя не только собой, но и своими детьми.

Ошеломлённые охранники, видно, рассудили, что, если открыть по беженцам огонь, малой кровью не обойдёшься, а порядок всё равно не наведёшь. Да ещё и поплатиться можно — не по немцам же палили, а вроде бы по своим, новоиспечённым советским гражданам.

Подхлёстнутые нерешительностью и растерянностью охранников, беженцы прорвались через оцепление и принялись штурмовать поезд, на ходу силой заталкивая в вагоны беспомощных проводниц, и захватывать пустующие в купе места.

Сели и мы, но никто радоваться не спешил. Как там остальные? Хоть бы никого не убили, не задавили, не ранили…

— Ну, дай Бог, чтобы нас не выдворили, — выдохнул привыкающий к неожиданным козням судьбы маловер Велвл.

— Могут не выдворять, а просто пригнать на соседний путь другой состав, пересадить туда всех партработников и командирских жён, а нас оставить с носом. Разве такой вариант не возможен? — поделился своими сомнениями предусмотрительный отец.

— Всё в руках нашего Всемилостивого Господа. То, что будет, от нас уже не зависит, — промолвил Жабинский, который стоял в проходе и молился.