Григорий Канович - Местечковый романс

— Вот и Малгожата! — воскликнул Мейлах, увидев в дверях свою кохану.

— Похороны пани Антанины во вторник, — сообщила она с порога. — Так решил пан ксёндз Вайткус. Все хлопоты и расходы по её захоронению берёт на себя костёл.

— Мы до вторника вряд ли останемся в Йонаве. Хенка мне уже житья не даёт, настаивает, чтобы немедленно сложили пожитки, запаслись едой и уезжали отсюда. Иначе, говорит, возьму Гиршке и отправлюсь с ним, а ты оставайся со своей швейной машиной.

— Женщины чувствуют опасность лучше, чем мужчины, — взял сторону хозяйки Мейлах.

— Против правды не попрёшь. Красная армия оказалась на бумаге сильнее, чем на поле боя. Немцы продвигаются к Каунасу и почти не встречают сопротивления. Что начнётся, когда они войдут в Йонаву, вы знаете по своему опыту. — Отец облизал пересохшие губы и обратился к Юлюсу: — Вот тебе, дружок, волноваться нечего. Ты ведь, если можно так выразиться, был не постоянным, а временным евреем. Тебя, крещёного, победители не тронут, а мы с Мейлахом как постоянные и необратимые евреи должны хорошенько поразмыслить, когда и куда нам податься, чтобы не попасть в руки к немцам или их добровольным помощникам. Ясно?

— Ясно, — ответил Юлюс. — А чем мне прикажете заниматься? Сидеть и смотреть, как вы в дорогу собираетесь?

— Пока мы тут думаем, вы с Хенкой раздайте клиентам то, что мы уже не успеем сшить в обещанные сроки. Извинитесь перед ними, а заказчикам-католикам посоветуйте обратиться к Пранасу Гайдису. Он замечательный мастер. Берёт недорого, а руки у него, я бы сказал, еврейские. Сошьёт на загляденье. Кое-кому я сам отнесу отрезы и заодно попрощаюсь.

Когда мама и пригорюнившийся Юлюс отправились разносить по адресам раскроенные и не раскроенные отрезы, отец и Мейлах сели за стол и стали прикидывать, куда им двинуться, какой путь для беженцев более надёжен.

Мейлах после недолгих размышлений решил направиться через Вильнюс в Лиду, где жила двоюродная сестра Малгожаты — медсестра Тереза. Отец же не стал ссориться с женой — собрался, не мешкая, пробираться в Латвию, на узловую станцию Двинск, а оттуда — в глубь России, может, даже в Сибирь. До морозной Сибири немцы точно не доберутся.

Между тем ожесточённые кровопролитные сражения уже шли на подступах к местечку.

Времени на раздумья больше не оставалось. Жители Йонавы, кто пешком, кто на повозках, пустились в дальнюю, не предвещавшую им ничего хорошего дорогу.

Балагула Пейсах Шварцман и его брат-близнец Пинхас, тоже возница, были нарасхват. За место в телеге платили не отжившими свой короткий век рублями, заменившими изъятые из обращения литы, а серебром и золотом.

Отец договорился с угрюмым бобылём, большеголовым, крепко сбитым Пинхасом, который дружил с дедом Довидом и всегда чинил у него свою внушительного размера обувь. Среди балагул он выделялся набожностью и библейской силой, всегда носил под потрёпанным картузом вязаную ермолку и не то всерьёз, не то в насмешку убеждал всех своих седоков независимо от их национальности, что лошади не только жуют овёс и украшают лепёшками местечковую мостовую, но и верят в Господа Бога, своего Создателя.

— Сколько вас? — спросил Пинхас у отца, почёсывая широкую волосатую грудь.

— Трое.

— Одна троица ко мне уже напросилась. Сапожник Велвл Селькинер с женой и сыном. Опытные беженцы из Белостока, — сказал Пинхас. — Моя гнедая больше семи пассажиров с багажом не потянет.

— Какой уж там, реб Пинхас, у портного багаж? Иголка, напёрсток, пара катушек ниток да материал для пошива костюма на случай, если в тихом месте найдётся какой-нибудь заказчик, — сказал отец. — Швейную машину всё равно ведь не возьмёшь.

— Много чего не возьмёшь, — буркнул Пинхас. — Лучше, конечно, спасти от этих извергов человека, чем бесчувственное железо. Я взял бы ваш «Зингер», но моя старая телега — не двухкомнатная квартира.

— Не буду жадничать. Чего нельзя взять в телегу, то возьму в сердце. Там поместятся и небеса со звёздами, и поля, и быстроходная Вилия. Дай Бог только живыми добраться до тихого островка, — сказал отец.

— Дорога, Шлейме, это вам не Еврейский банк, она никому страховку не даёт. Сорок лет день за днём, кроме субботы, я езжу по всей Литве и не скрою от вас, что мне приходилось бывать в разных передрягах.

— Ещё бы! Ломовые извозчики — люди бывалые, хлебнувшие немало лиха.

— Бывалые или небывалые, а пассажиры платят деньги не за то, чтобы попасть в беду, а за то, чтобы их целёхонькими, без единой царапины доставили до места назначения, — заявил Пинхас. — Поэтому я беру с седоков деньги не в начале пути, а в конце. В Латвии, даст Бог, расплатитесь.