Ксения Спынь - Дальний свет

Он оглянулся на своих спутников. Пурпоров стоял почти рядом, Рамишев и Сибилла — чуть подальше, держась за руки (Рамишев помогал ей взбираться по крутому склону, когда они поднимались).

Первая вылазка, столь ловкая и удачная, так вдохновила его, что захотелось повторить, и он позвал их с собой на холм, как только добрались до посёлка и немного перевели дух. Если Ринордийск близко, заключил Феликс, уж с высоты-то мы должны будем его увидеть. (Китти отказалась, сославшись на то, что несколько приведёт в порядок стоянку и, по возможности, поищет всякие полезности).

Ну вот, пожалуйста, твоя вершина. Ничего там нет.

Или нет, погодите, вон там у горизонта… Он напряг зрение, рассмотрел на секунду какие-то белые зазубрины, но те сразу расплылись.

Феликс недовольно мотнул головой, всмотрелся вновь, не так пристально.

Не хотелось признавать, что там нет города. Не просто не хотелось — казалось неправильным, немыслимым, какой-то глупой ошибкой. И следом же будто приобнял кто-то, незримо и тепло, легонько погладил по плечам — эдакое без слов выраженное «я здесь».

Он с неуверенностью вновь оглянулся на компанию.

— Думаю, он там, — Феликс небрежно махнул в сторону горизонта. — Просто день, днём видно хуже. Была бы сейчас ночь — мы бы обязательно заметили огни.

Они молчали и смотрели недоверчиво, даже как будто немного с обидой, что он разочаровал их.

— Не верите? — пробормотал он, отводя взгляд. — Ну да, ваше полное право, конечно.

— Я на самом деле тоже думаю, что он там, — подала голос Сибилла.

Феликс резко обернулся к ней:

— Ты тоже чувствуешь? Что-то такое?

— Нет… Но я верю, что чувствуешь ты.

«Спасибо тебе, — не сказал он, лишь кивнув и прикрыв глаза, — спасибо тебе, странная девочка, с которой мы едва знакомы месяца три, чуть больше. Хоть кто-то ещё в меня верит».

Захотелось вдруг отойти с ней в сторонку, где ветер не перебивал бы каждое слово, и рассказать всё с начала и до конца: о борьбе за свободу — где-нибудь, когда-нибудь, о лезвиях-словах, повисших глубокой ночью бессмысленными обрывками ваты (пожалуй, ещё сигарету), о том, чем пахнут старые газетные вырезки, и как блистает солнце на ободке бокала — коктейль голубой, как голубое небо, рассказать о Ринордийске, в котором она никогда не бывала, о его тонких шпилях и башнях, за которыми встаёт рассвет, о том, как хорош прохладный весенний день, в который не жаль и умереть (или это только так кажется), и о том, как на зимних улицах, будто свечи, горят озябшие фонари сквозь вихри метели…

Ладно, хватит пафоса. Всё уже сделано до нас.

— Два на два, стало быть, — скептично и насмешливо протянул Феликс. — Ну что, возвращаемся? У нас ведь ещё один человек.

Когда он вошёл в помещение, Китти в накинутом на плечи пальто, опустившись перед железной печкой, что-то методично сжигала. Глаза её остановились и смотрели в полыхающее чрево, лицо же в отсветах пламени было совсем белым.

Феликс обошёл её сбоку.

— Китти? Что ты сжигаешь.

— Всякий мусор. Тут плохо с топливом.

Подозрение, нелепое и непонятно как возникшее, показалось вдруг не подозрением, а совершенно правильной догадкой.

— Что ты сжигаешь!? — Феликс быстро шагнул к ней и остановился.

Китти подняла голову, дёрнула уголками губ. Какое-то тёмное удовлетворение залегло в её глазах — будто она поняла, о чём он подумал, но специально медлила с ответом.

— Распечатки в соседней комнате. В папке с документами, — сказала она наконец. — Уж наверно, я бы обсудила с тобой, если бы решила их сжечь.

— Вот это оставь, пожалуйста, — отрезал Феликс, отойдя в сторону. — Мы не для того столько скрывались, чтоб под конец пути всё просто сжечь.

— Ты так уверен, что под конец?

— Мы нашли, где Ринордийск.

Он рассказал. Китти слушала внимательно, не перебивая.

— Никто его не видел, — задумчиво заключила она в итоге.

— Но я чувствую, что он там.

— Вопрос жизни и смерти, Феликс, — Китти смотрела на него в упор тёмными, почти почерневшими глазами. — И не только твоих. Можешь ты доверять этому своему чувству настолько?

— Да!

Она смотрела ещё несколько секунд, затем кивнула:

— Хорошо. Я нашла целых две канистры с бензином. Не слишком много, но на какое-то время хватит.

— А еда?

— Еды нет, — ответил она невозмутимо. Взглянула на окно, где начинал сереть коротенький день.

— Мы выдвинемся отсюда, когда стемнеет. Моя машина поедет первой. Я буду вести, а ты — говорить, куда. Пойдёт?