Олег Кашин - Приморские партизаны

Утренний рейс из Москвы летел полупустым, и в аэропорту у выхода на посадку столкнулись двое заочно знакомых мужчин.

– О, и вы летите? – спросил высокий седеющий брюнет лет сорока маленького пожилого толстячка; на самом деле они были ровесники, но брюнет, московский оппозиционный лидер, старался следить за своим здоровьем и по нескольку месяцев в году проводил, занимаясь серфингом, на каких-то океанских курортах, а старик – тот полгода как вышел из тюрьмы. Полковник-спецназовец, он отсидел три года по обвинению в покушении на известного чиновника-либерала, и присяжные оправдали его не столько за недоказанностью преступления, сколько потому, что сами, как и все в стране, ненавидели того чиновника и желали ему всяческих неприятностей. Брюнета полковник тоже узнал – когда-то он был соратником того либерала по правительству, но в новые времена найти себя в системе не смог, стал, как это теперь называлось, несистемным оппозиционером и несколько раз даже отбыл по пятнадцать суток по новому митинговому законодательству, чем ужасно гордился, и полковнику руку протянул именно как «тоже сидельцу» – искренне, как будто знакомы сто лет.

– Это не я тоже, а вы тоже, – ответил полковник вместо приветствия, пряча руку за спину. – К Гринбергу своему едете?

– Да, конечно, – брюнет, кажется, не заметил, что ему только что демонстративно не подали руки; он вообще никогда не замечал никаких проявлений чьей угодно нелюбви, даже если его называли в лицо самыми ужасными словами – будучи уверенным, что не любить его невозможно, он спокойно сносил любую критику, просто не понимая, как его можно критиковать всерьез. Поэтому и с полковником он разговаривал как со старым другом, и полковник, слушая, злился на себя – понимал, что перед ним враг, но при этом ведь симпатичный и доброжелательный, одно удовольствие с ним разговаривать.

– Соломона я знал, конечно, – рассказывал полковнику брюнет. – Хороший мужик, мог бы и губернатором стать, или министром, а вон как вышло. Мне из Кремля передавали – они там тоже в шоке, все-таки это красная черта, ее у нас не переходят. Я думаю, просто так это им не сойдет, кем бы они ни были. Ну и Кремлю тоже не сойдет. Сейчас будут похороны, а вечером, когда люди с работы, митинг. Вы пойдете на митинг? Хотите выступить?

Полковник растерялся – на митинге он действительно собирался быть, но чтобы выступать – черт его знает, так неожиданно, да и нужно ли. Наверное, не нужно. И сразу же сказал вслух:

– Хочу, спасибо. Спасибо большое! – и протянул брюнету руку.

Митинг действительно получился большой – может быть, самый большой после августовских митингов девяносто первого года, когда еще молодой Соломон Борисович держал мегафон своему профессору, будущему губернатору. На площадке перед недостроенным советским зданием обкома стояла, как посчитал кто-то из местных журналистов, десятая часть всего города, рекорд. Полковник смотрел на эту десятую часть с высоты грузовичка-трибуны – зрение у старика было хорошее, очков не носил и лица разглядеть мог нормально. Не слушая ораторов, вглядывался – где они, где те парни, которые режут ментов? Он ведь к ним приехал, ему они интересны, а не мертвый местный депутат.

Парни стояли в толпе совсем недалеко от грузовичка. Шиша и Химич слушали московского брюнета, но сами смотрели как раз на полковника – они его видели по телевизору и, конечно, не сомневались, что именно он расстрелял тогда из гранатомета машину того либерального чиновника.

– Вот бы с ним забухнуть, а? – шепнул Шиша Химичу, Химич молча кивнул – он же все-таки был москвичом, и выпить со знаменитостью из телевизора – ничего фантастического он в этом не видел, оставалось только придумать, как.

– Россия будет свободной! – закончил брюнет свою речь, и площадь ответила ему чем-то вроде «Ура» – траурный митинг очень быстро стал на рельсы просто митинга. Предоставили слово полковнику. Его Шиша и Химич уже слушали внимательно:

– Родные земляки! – говорил полковник. – Не удивляйтесь, мы с вами земляки, мой отец здесь в войну командовал десантным батальоном, и, поверьте, для меня это много значит. Вы мне скажите – когда я поведу батальон, вы пойдете за мной?

Первые ряды толпы действительно прокричали «Да!», хотя полковник и не уточнял, куда и зачем он собирается вести батальон.

– Я не сомневался в своих родных земляках. Сегодня, когда мы прощались с Соломоном, я вспоминал наш с ним последний разговор (с покойным полковник, конечно, знаком не был, но это значения не имело; отец его, между прочим, воевал тоже в совсем других местах, в Белоруссии). Вы знаете, наверное, что он был еврей, но я вам скажу – это был хороший еврей. И он мне сказал – Полковник, мы все ждем приказа.