Марта Кристенсен - Башня на краю света

— Хорошо, — сказала она и положила трубку, недоумевая, каким образом она может об этом позаботиться, потом медленно повернулась к ним.

— Ну что? — спросил муж. Гнев его, видимо, уже остыл. — Что там?

— Приедет фрёкен Лунд и заберет его.

Взгляд мужа ускользнул от ее глаз в сторону.

— Ну что ж, ладно, — кивнул он.

И немного погодя добавил:

— Так будет лучше.

— Да, — сказала она, не глядя ни на кого из них. — Так будет лучше.

Тут послышался глубокий, прерывистый вздох Джимми, и он наконец разразился слезами. Теперь это был просто маленький одиннадцатилетний мальчик, слезы душили его, мешая говорить. Впрочем, смысл его слов разобрать можно было:

— Так я и знал, я же знал! Нельзя было снова сюда бежать.

— Ну-ну, — сказал муж. — Эвелин, не найдется у тебя чего-нибудь дать ему? Лимонада или еще чего?

Конечно, у нее нашелся лимонад, целых две бутылки, она намазала вареньем два кусочка французской булки и, сидя против него за столом, понемногу вытянула из него кое-что, не так много, но все же теперь можно было объяснить его побег. Его задразнили, уверяя, что Джимми — негритянское имя, а он не выносит насмешек. Что угодно, только не насмешки. Завязалась драка, а драться не разрешают. Воспитатель, который разнимал их, принял сторону другого, потому что тот меньше. Это было несправедливо, и Джимми возмутился.

Рассказ был бессвязный, да к тому же то и дело прерывался отхлебыванием лимонада. А ведь раньше слушать Джимми было одно удовольствие. Он мог говорить без умолку, она сидела на краешке кровати, а он, умытый, лежал, заложив руки под голову, и рассказывал, рассказывал, да так, что она только диву давалась, откуда что берется, как он ухитряется так ловко сочинять все эти забавные истории и так выразительно описывать маленькие события своей жизни, так подробно и красноречиво. А теперь она удивлялась, куда все это исчезло, вместо рассказа — короткие, отрывистые фразы, да и те надо из него вытягивать. Видно, этот новый Джимми не был больше занятным маленьким человечком, способным вызвать интерес у людей.

Он доел хлеб с вареньем и собирался приняться за вторую бутылку лимонада, а муж успел спуститься вниз купить газету, когда появилась фрёкен Лунд. Так быстро, как только смогло такси довезти ее из одного конца города в другой. Она была настроена немедленно снова пуститься в путь: такси ждало внизу, а по дороге она посмотрела расписание, если повезет, они успеют на одиннадцатичасовой — пусть только Джимми поспешит расправиться с лимонадом.

— А другого поезда нет? — спросил муж, не поднимая носа от газеты.

Фрёкен Лунд снисходительно улыбнулась, она всегда снисходительно улыбалась своим клиентам и никогда не теряла терпения.

— Конечно, есть, господин Фредериксен, но я не вижу никаких причин ждать. Мы должны положить конец этим безответственным побегам, и лучше всего это сделать, максимально сократив их продолжительность. Счастье еще, что я не успела уехать на уикенд к сестре. Я уже выходила, меня едва сумели перехватить. Ну, Джимми…

Она посмотрела на мужа. Обычно они давали ему в дорогу немного денег — на пару сосисок и бутылку лимонада на пароме или пакетик конфет на вокзале; у мужа, видимо, мелькнула та же мысль, он полез за кошельком, но фрёкен Лунд предостерегающе подняла руку.

— Лучше не надо. Нам предстоит не увеселительная поездка.

— Ну почему же, — сказал муж, у него даже лоб покраснел. — Что тут такого?

— В другой раз, господин Фредериксен.

Она снова улыбнулась, терпеливо, но решительно.

— Ну как, Джимми, идем? Такси ждет.

Джимми, поколебавшись, поднялся и вышел, а она подошла к окну, и ей вдруг почудилось, что всю жизнь посторонние люди, взяв за руку ее сына, выходят через дверь, а она все стоит здесь за занавеской и прислушивается к шагам, спускающимся вниз по лестнице, выжидая, когда хлопнет входная дверь.

Такси стояло немного поодаль на улице, и фрёкен Лунд устремилась к нему решительным, упругим шагом. Казалось, она могла так шагать долго, без устали, не испытывая потребности оглянуться на прощанье.

Машина завернула за угол, и Джимми уже не мог обернуться и помахать ей, а она все стояла у окна. Услышав за спиной сердитое мужнино: «Мерзкая баба. Сволочи они, все эти спасатели, а эта хуже всех!», она испуганно шикнула на него.

Муж не желал иметь с ними дело.

Дункера он избегал, а фрекён Лунд совершенно не мог выносить, и даже наиболее кроткие и мягкие из постоянно менявшихся учителей Джимми, с которыми приходилось общаться, злили его, а некоторых он просто боялся. Директоров и персонал интернатов он в глаза не видел, это было ее заботой. В общем, всех этих «спасателей», как он презрительно их называл, она сама посадила им на шею, так пусть она и управляется с ними, как хочет. Она не понимала его упорной неприязни, сама-то она испытывала слепое и непоколебимое доверие ко всем ним, в том числе и к фрёкен Лунд, уверенная, что и та по-своему желает им добра. Хотя и иначе, чем Дункер, — скорее как директор а и персонал интернатов.