Дмитрий Евдокимов - Добрые времена

— Вы кто будете по специальности? — спросил Николай Иванович.

— Историк.

Редактор хохотнул и сказал:

— Производства, конечно, не знаете?

— Абсолютно.

Редактор пожал плечами.

— У нас такой маленький штат — я, ответсекретарь и литературный работник...

— Литраб, — добавил жизнерадостно фотокор.

И с этого момента Роман зауважал моряков. Сбычившись, кинулся в атаку Любимов.

— Николай Иванович! Мало вам на парткоме поддали за то, что жизнь молодежи завода игнорируете?

Тот мгновенно смешался.

— Я же должен...

— А я вам говорю, что это наш парень! Будет писать о молодежи, о спорте, о самодеятельности. Что, мало?

— Полегче, полегче! — сказал, подходя к Любимову, жилистый невысокий старик с седой разлохмаченной гривой. — Мы разве против? Пусть попробует. А уж не получится — извините!

И, повернувшись уже к Роману, коротко спросил:

— Чего-нибудь писал раньше?

У Романа неожиданно вырвалось:

— Стихи.

— Печатался?

— Нет.

Все засмеялись, и обстановка разрядилась.

— Ну что же, раз стихи, то попробуем! — сказал редактор.

Потом Роман узнал, что редактор сам в юности баловался стихами и, видимо, то, что и Роман — поэт, определило его решение.

— Забирай его, Василий Федорович, и наставляй на путь истинный! — сказал редактор.

Роман смущенно всех поблагодарил и прошел в следующую, маленькую комнатушку ответсекретаря. Тот протянул несколько смятых листков из школьной тетради, заполненных крупным неряшливым почерком.

— На, почитай и сделай заметку.

— Что это?

— Рейды группы народного контроля по трудовой дисциплине. Идем, покажу твое рабочее место.

Он провел его в следующую комнату, где за машинкой сидела полная и удивительно симпатичная дама.

— Это наша Татьяна Ивановна, — отрекомендовал ее Василий Федорович. — А это Роман, наш новый сотрудник. Вот твой стол, садись и пиши.

Смущенный и скованный, стараясь не обращать внимания на сочувственные взгляды Татьяны Ивановны, Роман сел за стол и развернул листки.

Через несколько минут он знал, сколько человек опоздало на завод, кто явился выпивши, а кто прогулял. Получив от машинистки стопку бумаги, достал подаренную матерью ручку с золотым пером.

«Они позорят честь коллектива» — так называлась его первая заметка. Он долго мучился над каждой фразой, пытаясь излить овладевшее им негодование по поводу нарушителей. Слова рождались суровые и почему-то штампованные, хотя Роман и пытался их избегать. Начал он зарисовочно:

«Часы на заводских проходных уже показывали пять минут восьмого, когда в дверях показалась станочница цеха № 21 В. И. Забелина.

— Автобус опоздал, — пыталась она объяснить членам рейдовой бригады.

Но общественников провести трудно. Они не признали причину уважительной.

— Для тысячи человек автобус не опоздал, а для вас опоздал, — осуждающе сказал седоусый ветеран труда. — Вставать пораньше надо!»

По поводу любителей спиртного Роман позволил себе гонкую, как ему показалось, иронию:

«Будто хмельной ветер Бургундии ворвался в проходные. Это появились на горизонте рабочие транспортного цеха Н. Дагаев и П. Чертков. Держась друг за друга, они предъявили свои пропуска. Просьбу дыхнуть выполнить отказались, мотивируя ото тем, что вчера были на поминках...»

Закончил заметку Роман энергичной фразой:

«За таких краснеть приходится всем!» И подписался: «Р. Бессонов».

Являя пример репортерской расторопности, он заспешил в комнату секретаря. Тот едва глянул в его сторону и сердито буркнул:

— Ну чего ты мне суешь свои каракули? Отдай на машинку!

Вычитав текст после машинки, Роман вновь пришел к секретарю и нерешительно уселся, трепетно ожидая суда.

Но Василий Федорович снова прогнал его:

— Иди, иди. Не мешай. Потом прочту.

Так в неведении, заранее упав духом, Роман отправился к Любимову, который отвел его в общежитие. Он едва дождался утра, чтобы услышать приговор. Василий Федорович нахмурил лоб, вспоминая имя новичка.

— Э-э, Рома? Какая заметка? «Позорят честь коллектива»? А почему ты спрашиваешь? Чего-нибудь напутал? Нет? Пошла ли? Давно! Я ее на четвертую полосу заслал. Так что завтра читай!

И вот трепетный миг! Он держит в руках свежую заводскую многотиражку, и вот его фамилия — Р. Бессонов. Роман никак не мог сосредоточиться, чтобы прочитать ее. Строчки прыгали, будто живые. Зашел Василий Федорович, потрепал по плечу:

— Ну, с почином! Я почти не правил. Только Бургундию выбросил. Не поймут. Проще надо. Понимаешь? Проще.