Иван Арсентьев - Преодоление

— Гм… Соображают на троих.

— Третий — лишний!

Лана достала из буфета бутылки, рюмки, нарезанный заранее лимон. Выпили стоя за хозяйку, а через несколько минут, словно по мановению волшебной палочки, стол буквально ломился от изысканных закусок, хранившихся на полках холодильника.

Ветлицкий, сидевший наискосок от Ланы, смотрел на ее красивую голову с приподнятым подбородком, который сейчас не казался тяжеловесным, на тонкую талию, грудь, наполовину выглядывающую из декольте. Как однако совершенно в ней все! А если заняться ею всерьез? Красивая женщина, окружившая себя красивыми вещами, у нее развитый вкус, деловая сметка… А какой интеллект! Все в ней прекрасно, но почему к восторженному чувству все время вкрадчиво пристраивается — другое, странное? Какой-то невидимый настырный злопыхатель нашептывает в ухо, мол, так-то оно так, да не совсем… Дескать, Лана с ее властным характером вовсе не властвует над вещами, а сама является предметом этой изысканной обстановки.

«Безобразие! — окоротил себя Ветлицкий. — Сидеть в гостях и думать так о хозяйке!»

Вот она выпрямилась, поправляя прическу, соблазнительно выпячивая тугую грудь, притягивавшую взгляд и как бы подманивавшую к себе. С каждой минутой Ветлицкий поднимался все выше к той грани, которую легко переступить. Лана — независимая, развитая, целеустремленная, волнующе-красивая, это ли не тип новой женщины, это ли не яркое олицетворение второго пришествия матриархата на Земле!

— За годы самостоятельной жизни я успела немало, — говорила Лана задумчиво. — Замуж могла выйти запросто. Но того, что мне хочется, не встречала.

«Та-а-ак… — сказал себе Ветлицкий. — Все течет, все повторяется. Сейчас пойдут сетования на судьбу-индейку, на неверность мужчин, точь-в-точь, как то, что слышал когда-то от Геры». Лана тем временем продолжала:

— Я — ворона стреляная и очень памятлива. Родителей своих я не люблю, у нас полное взаимное отчуждение. Странно? Я обязана им только появлением на свет, а так жила, будто в детском доме, если не хуже. Еды — кот наплакал, зато подзатыльников да ругани — с избытком. Отец всю жизнь помыкал матерью, а она терпела. Куда денешься с оравой о пяти головах мал мала меньше? Это не шутка. Именно после такого «счастливого детства» я до отвращения возненавидела так называемый «скромный образ жизни», который проповедуют наемные демагоги из современных бюрократов. Потому и свила себе это, как вы мило выразились, гнездышко, — показала Лана вокруг. — Быть дальше от стресса — вторая задача, которую я поставила себе. Дело в том, что я не люблю скопища. Чем больше столпотворенье, тем сквернее я себя чувствую. Состояние такое, будто я в электричке, набитой до отказа пассажирами, где не продохнуть, где смертный бой идет из-за мест на скамейках, тебя давят, поддают локтями, и некуда деваться. Это милая реальность нашего времени.

«Черт побери! Как однако верно и образно рассуждает она? Только почему такая серьезность за праздничным столом? Хочет произвести выгодное впечатление своим умом? Чудачка! После выпитого коньяка, после созерцания твоих прелестей, мне вовсе не до рассуждений, о проблемах добра и зла».

Лана протянула ему бутылку, попросила налить еще. Улыбнулись, молча выпили. За спиной тихо бормотал транзистор. Волосы Ланы просвечивались насквозь, впитывая в себя отблески хрустальных подвесок люстры, руки белели на фоне платья, она поглаживала по привычке одну другой.

«Да, именно такие женщины, которые кажутся воплощением чарующего превосходства, и заставляют нашего брата тянуться вверх. Правда, они же не с меньшим успехом умеют сталкивать под откос…»

Из транзистора лились мягкие воркующие звуки блюза. Лана шевельнулась, посмотрела на гостя. Ветлицкий пожал виновато плечами, но она все равно подошла к нему, кинула руки на шею. Плавная музыка, плавные линии изгибающегося тела женщины были как никогда созвучны настроению Ветлицкого. Он старательно переставлял ноги, подлаживаясь под движения Ланы. Вдруг она остановилась, посмотрела в упор. Глаза стали странными, словно их густо припорошило. Возбужденная каким-то внутренним накалом, заговорила глухо, отрывисто:

— Я наврала вам, нет у меня сегодня никакого дня рождения. Это мистификация. Просто я хотела… Нет, не знаю. Совершенно дурацкая прихоть, вы не поверите. Знаете, чего мне хочется сейчас? Чтоб меня… побили, — всхлипнула она, не то вздохнула, уставившись на него какими-то вдруг выцветшими глазами. — Да, да! Хочется быть распятой и воскрешенной одновременно. Это, наверное, и есть наивысшее счастье. С вами такое бывает?