Иван Арсентьев - Преодоление

Нержавеющую ленту нашли на заводском складе, два комплекта штампов «вылизали», и они, готовые к работе, лежали на стеллажах, многошпиндельный пресс Зяблина освобожден для срочной наладки.

Не успел Ветлицкий глазом моргнуть, как восемь тяжелых штампов были набраны со стеллажей и водружены на пресс. Зяблин действовал четко, проворно, грамотно. Работа — загляденье! Наладка еще не была завершена, а на участке уже зачастили тревожные звонки болельщиков. Затем появился первый визитер: длинный худой главный диспетчер завода по фамилии Ноготь. Спросил у Кабачонка, как дела, повертелся возле пресса Зяблина, однако почему-то в непосредственные переговоры с наладчиком не вступил и вскоре убрался восвояси.

Озадаченный непонятным поведением представителя заводоуправления, Зяблин наладку продолжал, но начальную прыть несколько поубавил.

Ближе к обеду зашел второй визитер — начальник производства завода. Этот побеседовал покровительственно не только с мастером, но и с наладчиком, и, нагрузившись исчерпывающей информацией, также удалился. Внешне все выглядело почти так, как в прежние времена, разница лишь в том, что сейчас никто не шептался с Зяблиным, не взывал к его сознанию, не умолял «спасать завод», «спасать честь коллектива», а вернее — честь мундира и премии для руководящего состава. Хуже того: никто не обещал Зяблину вознаграждения за «особые заслуги», поэтому темп его работы резко упал. То все горело под руками, а тут словно к его конечностям приладили тормоза. Правда, моментами он начинал хлопотать, суетился, напоминая человека, напрягшего все свои умственные и физические силы перед неслыханным рывком вперед. Так по крайней мере казалось Ветлицкому, уважающему в людях такие взлеты. Это поистине прекрасное состояние духа, когда в голове еще только роятся предположения, созревают догадки, когда среди массы ненужного и случайного человек уже прощупывает мысленно контуры того, к чему он стремится в своем поиске. Такую работу: то раздумчивую, то искрометную чтит и рабочий люд.

В этот раз по лицам рабочих, наблюдавших за Зяблиным, вместо хорошей зависти и почтения, проскальзывала насмешка. Даже на физиономии его бывшего ученика Козлякина! Вчера это было совершенно немыслимо.

Отношение окружающих задевало Зяблина, но не очень. Плевать ему на Козлякиных! Иное дело странная холодность к его особе, непривычное безразличие со стороны высокого заводского начальства. И — Ветлицкого. Тот вообще ни разу не подошел к прессу, словно налаживалось не остро дефицитное изделие, а какой-нибудь паршивый ширпотреб.

«Ладно же, я вам устрою!..» — погрозился мысленно Зяблин и, когда до конца смены осталось полчаса, выключил пресс и направился за стеклянную перегородку, где писал что-то за столом начальник участка.

О чем говорили они, из-за грохота слышно не было, но все видели, с какой уверенностью, с каким дерзким превосходством держится «король» перед Ветлицким. В его жестах и мимике чувствовались спокойствие и твердость.

— Хватко наш купец торгуется… — протянул скрипуче на мотив «Коробейников» старый наладчик Курилов.

— Н-да-а, — добавил другой. — Лишь узнает ночка темная, как поладили они…

Нет, видать, не поладили… Саркастически ухмыляясь, Зяблин отправился домой, оставив сменщику Козлякину доделывать главное: регулировку, настройку грейферной подачи пресса и пуск его на рабочий ход. Козлякин понял, что его ждет, и ему стало не по себе. Тут уже не до фамильярных ухмылок, он просто испугался, потому что подчищать за бывшим учителем — дело гробовое. Обозленный потерей добавочного заработка, Зяблин обязательно подстроит какую-нибудь пакость на прессе.

И Козлякин не ошибся, догадки его полностью подтвердились. Провозившись смену, а зачем по просьбе мастера — еще полсмены, он не сделал ни одной годной детали.

Утром на участке началось массовое паломничество работников заводоуправления. Ветлицкого несколько раз вызывали «наверх» и делали накачки с тем, чтобы он принял самые действенные меры, а Зяблин, набивая себе дену, продолжал волынить, причем так хитро, так ловко, что не придирешься. Обвинить его в умышленно-недобросовестном исполнении обязанностей не было никакой возможности. С мокрым от пота лицом, он носился туда-сюда, громыхал гаечными ключами, отвертками и совсем измучил слесарей ремонтной базы бесконечными сборками-разборками штампов, шлифовками и полировками.

В середине дня прибежали члены редколлегии «Комсомольского прожектора», вывесили рядом со стариком «Бланшардом» «Молнию», нацеливающую коллектив участка на безусловное выполнение обязательств и порицающую его плохую работу. По местному радио несколько раз передавали призывы завершить с честью выполнение программы к Новому году. Все это действовало, как допинг. Возросшее напряжение передалось даже лицам, непричастным непосредственно к делу. Даже непробиваемый Элегий Дудка зашевелился и по собственной инициативе, без понуканий и указаний Кабачонка, принялся выгребать в короб отходы из-под пресса Зяблина. Только один Зяблин, злорадствуя, продолжал невозмутимо волынить, возиться без толку с инструментом. «Час мой приближается, — ухмылялся он. — Ой, как еще запроситесь! Кланяться будете: «Паша, надо! Надо, Паша! Выручай, Паша, иначе каюк!» Премию сулить будете и тэдэ, но дело сейчас не в премии, плевать мне на деньги! Есть кое-что подороже, и его хотят у тебя отнять. Для меня сознание собственной незаменимости дороже всех премий на свете! Паша не рвач какой-то, Паша бесплатно сделает, когда попросите. Громко попросите, чтобы весь завод знал, кто его спаситель».