Иван Арсентьев - Преодоление

— Придется здесь ночевать, проводить-то некому. Рыцари вывелись, пробирайся как хочешь сама по ростокинским дебрям.

Ветлицкий взял журнал, вздохнул листая:

— Да, Лана Андреевна, вы правы. Рыцарские шпаги и доспехи в музеях, плащи съедены молью, лошади пошли на колбасу… Инфляция понятий…

— Скорее инфляция женщины, коль приходится выламывать дубину и двигать самостоятельно на ростокинских джентльменов удачи… — тряхнула Лана головой и погляделась в приделанное к дверце шкафа зеркальце. Потом посмотрела внимательно на Ветлицкого, листавшего журнал сдачи, распушила завитки на лбу и, пожелав ему с ясно выраженной иронией спокойной ночи, направилась к двери.

Электрик защелкал выключателями. По мере того, как неоновые светильники на потолке гасли, онемевшие прессы словно вспухали, загромождая своими темными телами окутанное полумраком помещение, превращаясь в огромные фантастические махины, запутавшиеся в сетях из проводов и тросов.

Ветлицкий не раз видел эти заключительные кадры ночных смен, видел участок, преображенный сумраком и безмолвием, и всегда перед уходом, помедлив чуть у порога, окидывал в последний раз взглядом свое хозяйство. Так было и сейчас. Где-то еще позванивал металл, раздавались гулкие шаги припозднившихся рабочих, ночной дежурный, закончив проверку средств огнетушения и сигнализации, покрикивал:

— Эй, полуношники! Запираю ворота, убирайтесь!

Ветлицкий прошел ярко освещенным и тоже притихшим заводским двором. На проходной дежурил вахтер: мордастый, услужливый. Он не проверял пропуск у Ветлицкого, увидев однажды и запомнив, как разговаривал с ним директор Хрулев — точно с приятелем! И сейчас, улыбнувшись приветливо, поднес руку с толстыми пальцами к козырьку фуражки.

Просторная проходная залита светом, сквозь ее стеклянные стены видна улица, тротуар отделен от мостовой клумбами с пышными каннами. Возле телефонной будки за проходной Ветлицкий догнал Катерину. Хотел было пройти мимо, но, передумав, замедлил шаг, сказал:

— Пошли быстрее, а то метро закроют.

— И то верно. Павел обещал встретить, а сам не пришел, — молвила Катерина с досадой. — Загулял, наверное, с дружками? — посмотрела она вопросительно в лицо Ветлицкому. Тот пожал плечами, сказал:

— Ладно, доставлю без Павла к парадному подъезду.

Заводской дом, в котором жил он, и дом Катерины стояли по соседству, разделенные между собой заросшим зеленью двором.

Деревья, словно пританцовывая, мелькали по обе стороны дороги, местами появлялись на миг серые жердевые изгороди, за ними виднелись луга. По проселку брело стадо коров. Навстречу автобусу, фыркая с назойливой ритмичностью, проносились автомобили.

Ветлицкий, подавляя зевоту, смотрел в окно автобуса, за его спиной покачивался и клевал носом мастер Кабачонок. Жена мастера, дебелая, килограммов на сто тетка, бубнила ему что-то о хозяйственных делах, он мычал невпопад, и жена, не добившись от него толку, принялась в досаде грызть краснобокое яблоко.

В автобусе громко переговаривались, посередине на проходе группа мужчин резалась в карты, бросив на колени чью-то смятую в лепеху соломенную шляпу, кто-то силился затянуть бодрую песню, но не получал поддержки — сегодня «культпоход» заводских рабочих, вылазка в зеленую зону отдыха.

Зяблин мельком успел заметить на полосатом столбе число «42», объявил громко:

— До пьяной поляны осталось два кэмэ!

В это время шофер развернулся влево и погнал мимо усадьбы дорожного смотрителя, мимо решетчатого забора, за которым зеленели высокие плети малины.

— Смотри, смотри, какая прелесть! — воскликнула супруга Кабачонка, увидев с полдесятка розовых поросята раскормленной свиньей во главе, и толкнула его в бок.

— Угу… — буркнул тот, не открывая глаз.

За первым автобусом следовало еще три. Просека вывела их на большую поляну. Остановились под липами. Поляна заросла травой, а по ней величиной с астры белели ромашки. Потому и называлась поляна — ромашковой. Если взобраться на дерево повыше и посмотреть на поляну, то она очень похожа была на решето с белыми отверстиями.

Люди прохаживались, разминаясь после езды, вдыхали насыщенный густыми ароматами июльского леса воздух. Его прозрачные горячие струйки, казалось, переливаются как марево по дну этого, созданного природой решета…

В полусотне шагов — давно нечищенный пруд, превратившийся в болото. С северной стороны он зарос ивняком и осокой, с южной — вода расцвечена желтыми фонариками кувшинок. Купаться здесь желающих мало, зато осенью заядлые раколовы, забыв свой возраст, общественное и должностное положения, барахтаются в тине, вытаскивают клешнястых чертей.