Андре-Марсель Адамек - Хозяин черных садов

Пса я оставлю здесь, в трехстах метрах от ферм. Долгое пребывание под землей могло заставить его забыть запах следов: не нужно, чтобы он еще раз потерялся. Он без труда найдет дорогу домой. Он поднимет во дворе крик, который пронзит стены. Когда ему откроют дверь, я знаю, к кому он бросится. И этого, может быть, хватит для моего прощения.

В конце концов я погрузилась в глубокий сон и не услышала настойчивого звонка, доносившегося из гостиной. Кантен тряхнул меня за плечо.

— Нани, телефон!

Я накинула пеньюар и сбежала по лестнице вниз. Это был ассистент Верлена. Решительный момент, которого я и ждала и боялась одновременно, настал: сердце на замену ожидало Кантена. Нужно было как можно скорее приехать в медицинский центр.

Я не успела еще перевести дух, когда увидела мужа, застывшего на пороге гостиной.

— Сегодня, не правда ли?

— Да, мы должны ехать тотчас же.

Он заметно побледнел.

— Ты знаешь, — сказал он, — я вчера заснул с уверенностью, что готовится что-то важное. Я не знал, что именно. Странно, что я даже не подумал о трансплантации.

Горло у меня перехватило, я почти задыхалась. Кантен сделал шаг ко мне и положил мне руки на плечи.

— Я чувствую себя очень хорошо, Нани, не волнуйся.

Это он меня успокаивал. Позже, когда я готовила его чемодан, он, чтобы лишний раз уверить меня в своем оптимизме, положил в него на видное место рукопись Камачелли и свой блокнот для записей. Затем, не сказав ни слова, исчез в комнате Иоланды, где пробыл несколько минут.

Моя сестра Алина, которая в наше отсутствие должна была взять на себя заботу о детях, поднятая мною с постели, была уже в пути. Так как она ехала издалека, мы условились ее не ждать.

Нам оставалось только предупредить мальчиков. Они встали, взъерошенные ото сна и встревоженные необычным оживлением, которое царило в доме. Нам не хватало времени, чтобы открыть им правду. Мы сказали, что предстоит самая обычная операция.

— Тебе будут делать уколы? — спросил Морис с ужасом.

— Да, — ответил Кантен, — но совсем маленькими иголочками, я ничего не почувствую.

Ему удалось рассмеяться. Сейчас я любила его, как никогда.

Я объяснила Полю, что он не должен идти в школу, а вместо этого должен присматривать за сестрой до прибытия тети Алины.

— Ты уезжаешь надолго?

— Может быть, на три или четыре дня, но я вам буду часто звонить.

Кантен поцеловал их, стараясь не слишком выказывать свои эмоции, и мы вышли во двор, над которым висел серый день. Я поставила чемодан на заднее сиденье и села за руль. Окна напротив были темны и немы.

Мы ехали молча, пока не достигли вершины Ширульского холма. В этом месте я резко затормозила, так что заглох мотор. Огромный олень внезапно выскочил из подлеска. Одним прыжком он пересек дорогу так близко от нас, что задел капот. Пламя танцевало в его рыжем глазу. Он перемахнул через парапет вторым рывком, и мы увидели, как он спускался вниз по крутому склону напролом, как если бы мчался на чей-то властный зов.

В висках стучало барабанным боем. Я тронула с места машину, заскрежетавшую коробкой передач.

— Эта встреча скорее хороший знак, — сказал Кантен. — Если верить Камачелли, олень — совершенный символ жизненной силы.

Так как я молчала, он добавил:

— В конце концов, это лучше, чем встретиться с черной кошкой.

То, что случилось, превосходит всякое понимание, и я сижу здесь, оцепеневший и ошалелый, на дне провала. Пес в конце концов успокоился. Он лег на камни, и каждый раз, когда я зажигаю фонарик, я вижу, как блещут искры его глаз. Он тем более не понимает, что произошло. Он держится поодаль, в глубине пещеры. Вероятно, он почувствовал запах врага.

Придя к провалу, я нашел кол, воткнутый в камень, и веревку, которую я свернул под кустом. Разнообразных узлов в своей жизни я завязывал тысячи и знаю те, которые развязываются только ударом топора. Этот мог противостоять усилиям двух лошадей. Я проскользнул в трубу без толчков. Спуск казался мне гораздо легче, чем в первый раз, но я уже думал о подъеме с собакой, засунутой в мое пальто. Внизу эхо множило вой. Казалось, будто взбесившаяся свора драла глотки.

Я точно помню: когда поставил ногу на пол пещеры, веревка была хорошо натянута. Пес бросился в пучок света. Я поймал его за загривок и засунул вовнутрь пальто. Он яростно скреб лапами и сдирал мне кожу. Грудь у меня горит до сих пор.

И в этот момент веревка, которой я даже не касался, оторвалась от свода. Всей своей длиной она упала по спирали на землю. Я позволил вырваться собаке, извивавшейся в ярости, и осмотрел плетенку нейлона при свете фонаря. Не было никаких следов изнашивания, и конец, укрепленный металлическим кольцом, был цел.