Андре-Марсель Адамек - Хозяин черных садов

Я выпил еще. Ее жесты стали более волнообразными. У меня перед глазами все еще стоит то светлое полотенце, которое она обернула вокруг бедер. Она приблизилась к окну, посмотрела в мою сторону. Подал ли я ей тогда какой-нибудь знак? С этого момента все спутывается в моем сознании. Есть только голубое пятно, танцующее на каменном полу. Не дам руку на отсечение, но вполне возможно, она надела пеньюар, чтобы пересечь двор. В коридоре еще стоит запах жимолости. Я следую за ним. Он приводит меня в глубину столовой, к камину. Голова оленя вся пропитана этим запахом. Конечно, когда Анаис приходила ко мне после полудня, она довольно долго оставалась в этом месте, но я не помню, чтобы ее сопровождал такой сильный запах духов. Стулья — в беспорядке, и стол слегка отодвинут. На шерстяном ковре я нахожу длинный золотистый волос.

Видения остаются пленниками глубин, словно утопленники с балластом свинца. Только несколько пузырей, переливающихся в мимолетных отсветах, поднимаются на поверхность. Голые руки сжимают толстую шею оленя. Круп тяжело двигается. Светлый половой орган разрывается. И следом кровавыми слезами лопаются пузыри.

От этой ночи, убегающей от меня, остается только головокружительный запах жимолости. Мне кажется, я чувствую его на руках и даже во рту.

День едва поднимется, и там, напротив, слабый свет дрожит на шифере. Утренние обязанности займут у меня часа два, и, поторопившись, я, может быть, вернусь обратно, когда она выйдет на порог, чтобы вытряхнуть скатерть.

Перед раковиной на кухне я обрызгиваю лицо ледяной водой и смываю ниточки крови, высохшие под моей бровью. Запах жимолости не покидает меня.

Когда я нагружаю прицеп фуражом, я слышу издалека звонок телефона. Я возвращаюсь без спешки в дом. В такой ранний час это наверняка ошибка. Я бросаю взгляд напротив, и мне кажется, что я вижу свет на первом этаже. А если это Анаис? Я представляю ее, тайно бодрствующую у телефона, запахнутую в свой голубой пеньюар, зябнущую и разбитую на исходе бессонной ночи. Мой шаг вдруг ускоряется. Я снимаю трубку резким движением.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы узнать голос Лоры, еще более тягучий, чем всегда, как будто прерываемый рыданиями. Когда она говорит мне о несчастье, я тут же думаю о Рашели. Но Рашель рядом с ней, я слышу ясно, как она стонет. Лора с трудом подбирает слова, и проходит вечность, прежде чем я понимаю. Тогда, не выпуская трубки из рук, я соскальзываю на пол и начинаю блевать.

— О, папа! Нам понадобится столько мужества…

Но что Мишель делал на дороге в четыре часа утра? Словно сквозь вату, я слышу объяснения Лоры. Он возвращался с завода удобрений, куда ночная смена вызвала его из-за аварии оборудования. Въезд на мост, иней. Машина, словно выпущенная стрела, перелетела через поребрик. Лора повторяет мне несколько раз, что он не мучился. Мгновенная смерть. Я спрашиваю, куда его отвезли. Он в Сан-Матэрн, но лучше его не видеть. Говорят, что рана на лице делает его неузнаваемым. К тому же у него вынули сердце для трансплантации. Под повязками больше нет привычных форм. Рашель его видела, когда его вывезли из операционного блока, и попросила, чтобы его положили в гроб без промедлений. Теперь они выезжают из больницы и едут к детям, которые еще ничего не знают. Лора просит меня приехать к ним как можно быстрее.

Я с трудом поднимаюсь и прохожу на кухню. Тошнота продолжает крутить живот. Нужно бы найти силы и приготовить себе крепкий кофе. Мои движения совершаются как будто без моего участия. Вскоре я замечаю чайник, поющий на огне.

Найти руки, которые позаботились бы о животных, не составит труда. Здесь в этой услуге люди никогда не отказывают, когда приходит беда. Достаточно мне сказать: «У меня умер сын», — и они поднимутся из деревушки целыми семьями. Прежде чем они придут, я должен надеть костюм и тщательно побриться. Дом останется открыт всем ветрам, и бутылки можжевеловки будут выстроены в ряд на столе. Это траурная плата деревенским соседям. Я не буду у Лоры раньше полудня.

Мне остается час или два для передышки, прежде чем отправиться в деревню. Это больше чем нужно, чтобы погасить те, другие, едва тлевшие угрызения совести, которые вновь ожили с пришедшей болью. Этого времени как раз хватит, чтобы сходить туда и обратно в черные сады без трактора, который мог бы привлечь внимание.

В тот момент, когда я пускаюсь в путь, напротив, как от внезапного волнения, одно за другим зажигаются окна. Я прохожу вдоль стены и удаляюсь широкими шагами в сторону Оллегарда. День стоит пасмурно-синий.