Атанас Мандаджиев - Старт

Дико бросил куртку на стул, стоящий рядом, осторожно присел на кровать и слегка дотронулся до руки отца. Какая холодная… Веки больного дрогнули, он медленно повернул голову в сторону Дико. Густые с проседью волосы разметались на подушке и выглядели тусклыми, неживыми.

Дико отважился и сильнее сжал руку Старика. Больной приоткрыл глаза и посмотрел на сына, не узнав его, — взгляд был равнодушный и умиротворенный. Но вот будто искорка промелькнула в самой глубине глаз, они прояснились, усы слегка подались вверх.

— Мальчик мой… Сынок…

Старик говорил тихо, медленно, с трудом. Дико изо всех сил держался, чтобы не разрыдаться.

— Я только что вернулся, — сказал он как можно бодрее. — Нашел время для экскурсий! Дождь, грязь, холодище…

— Да… я тоже боялся… как бы ты не простыл… Видишь, какую штуку… выкинул…

— Да ничего страшного, папа… Ты же знаешь, у тебя бывают обострения каждую осень…

Дико опустил голову, чтобы не выдать себя, — он никогда не умел врать. Справившись с собой, он поднял глаза — Старик смотрел на него не отрываясь, с такой любовью и нежностью, что Дико опять почувствовал, как рыдания душат горло, и отвернулся.

— Сынок… а правда наши… здорово играли?

На лице старика блуждала слабая улыбка.

— Здорово, пап, очень здорово…

— Ты… не уходи от них… Завтра же вернись…

— Вернусь, папа, непременно вернусь…

Улыбка на лице Старика стала еще более нежной.

Старик легко вздохнул, рука его добралась до руки сына. Отец гладил большую ладонь Дико, и все годами копившееся, невысказанное изливалось в этой долгой тихой ласке.

— Ну, теперь иди… А я посплю…

Старик умер на рассвете. Сестра еле слышно постучала в комнатку больничного сторожа. Дико сидел у стола, положив голову на руки. Он не спал. Увидев сестру, он все понял. Губы задрожали, тело будто налилось свинцом.

Он с трудом поднялся и вышел за сестрой. Дойдя до палаты, встал в дверях и, едва взглянув на простертое на кровати тело, повернулся и пошел к выходу.

Странное безразличие овладело им. Он тупо смотрел на темную серость неба, едва начинавшего светлеть на востоке, на пустые улицы, на потоки дождя, и ему казалось, что он оглох, онемел, ослеп и если сейчас его сильно ударят, он не почувствует боли. Слез не было, только каменная нечеловеческая усталость.

Придя домой, Дико свалился как подкошенный и проспал до следующего утра.

Несмотря на холодную дождливую погоду, на похороны пришло много людей. Некоторых Дико видел впервые. Здесь были почти все с фабрики: директор, Цачев, мастер Дончо, ребята, девочки. И Эмил был здесь. Венки, ленты — «…от твоих друзей — баскетболистов».

Дико стоял в стороне, он попросил распоряжаться тетю Пенку и родных. Тетя Пенка плакала все время, лицо у нее было измученное, морщины еще резче выступили на лбу и худых щеках, она так жалко выглядела в своем стареньком черном пальто и выцветшей шляпке… Дико было за нее так же больно, как за Старика. Он был спокойный, строгий, торжественный… Только зачем дождь барабанит по цветам, по лицу? Неужели нельзя чем-то прикрыть его?.. Такое плохое время года для него, он всегда простужается…

Речи. Знакомые, незнакомые люди. И Цачев говорит — тепло, просто, и в словах его истинная печаль. Многие плачут. Только он не может. Горло сдавило и не отпускает…

…Давно не бывало у них в квартире столько людей. Он не узнает своего жилища, будто и сам он здесь гость. Тетя Пенка снует туда-сюда — как ее хватает на все?.. Люди приходят, уходят, на столе появляются все новые блюда, тарелки… Когда это они все приготовили?.. Опять говорят, плачут, проливают по обычаю несколько капель вина на пол… Постепенно комнаты пустеют, остаются родные и несколько пенсионеров, они пьют красное вино и тихо говорят… Пандов тоже пробует тихо говорить, но у него не получается — голос громкий… Тетя Пенка поит их кофе и ему подносит чашку. Язык обжигает, но вкуса никакого, и запаха не чувствует… Тетя Пенка остается ночевать у них, он уступает ей свою тахту, сам ложится на пол.

…Ночь. Усталость наваливается камнем, веки тяжелеют, но стоит ему забыться, как перед ним высокий холм, а на вершине не Цачев, а Чоки, глаза у него страшно горят, он наступает, наступает… Дико просыпается, на лбу холодный пот, он оглядывается — тетя Пенка стонет во сне… Опять забытье, впереди мокрое зеленое поле, но это не поле, а зеленая майка «Родины», он берет ее в руки, выкручивает, с нее стекают редкие крупные капли, они падают прямо в мозг — кап, кап… Это дождь, он стучит по крыше, по стеклу окна, бесконечный серый дождь…